ЛЕНИНСКАЯ, 86
В Липецк мы переехали весной 1931 года. Мы поселились на улице Ленинской, в доме № 86. Нам дали одну комнату в доме с общим коридором, в котором жило несколько семей военнослужащих. На всех была одна большая кухня. Комната наша была крайняя и имела одно большое окно во двор. Улица наша - тихая, чистая и зелёная, дома в большинстве одноэтажные коммунальные. Почти напротив нас - невысокое здание больницы, окруженное тенистым парком и зарослями цветущей сирени. Недалеко от нас - большой городской Верхний парк. У нашего дома был просторный общий двор и небольшой запущенный сад, за которым никто не ухаживал, он не давал хороших плодов, а что случайно вырастало - съедалось детворой в незрелом виде.
Помню наш приезд в новую квартиру. Первым в комнату внесли неизменный сундук, и папа, отогнув топором тонкие железки, которыми он был запечатан, достал оттуда постели и необходимые вещи. Мы с Тамочкой сейчас же вынули из сундука любимую игрушку - огромный белый мяч, подарок Полины Эдуардовны, и принялись играть в него, но мяч, налетев на острую железку, торчащую из сундука, тут же разорвался и мы, печальные, молча уселись на сундук. Стало ясно, что приехали мы сюда зря и ничего хорошего в Липецке нас не ждет.
Утром, проснувшись на новом месте, мы занялись обследованием нового дома, двора и сада. Познакомившись с населяющими наш и соседние дома ребятами, мы скоро подружились с ними и прижились на новом весте.
Жили мы в ту пору очень скромно. В доме у нас появились судки (новое в нашем быту) и мы с Тамочкой стали ходить с ними в столовую за обедами, которые часто служили нам также и ужином. Но, по-прежнему, в те дни, когда папа был с нами дома, мы продолжали вместе с ним знакомиться с городом, часто ходили на прогулки в Верхний и Нижний парки.
Липецк был очень красивым городом. В его южной части находилось большое Петровское озеро, вырытое, по преданию, по приказу Петра I, а дно озера, будто бы, было залито чугуном. С двух сторон к озеру примыкали естественные, очень красивые, парки. Верхний - в юго-восточной части города, находился на возвышенности над озером и состоял, в основном, из дубов. Довольно крутой и долгий спуск к озеру порос разнолесьем. Среди деревьев были заросли кустарников барбариса. В Верхнем парке устраивались гулянья, были площадки и эстрады. В выходные дни многие горожане приходили туда отдыхать семьями. Панорама озера была величественной. Оно занимало огромную котловину. Если смотреть с высокого Верхнего парка на озеро, то вдалеке, внизу за озером, виднелся Нижний парк, находящийся в юго-западной части города. К югу за озером виднелись луга, гам протекала река, за ней тёмной лентой шли леса.
Нижний парк был больше Верхнего, он находился в низине. Из древесных пород в нём много было дубов (сохранились целые аллеи), многие из которых были ещё с петровских времён, толщиной в несколько обхватов. Парк был очень красивый. Идя по его прохладным аллеям, можно было выйти к реке, о приближении которой говорила влажная, пружинящая под ногами, почва, и богатая луговая растительность, примыкающая к парку и постепенно сменяющая лесную.
В Верхний парк мы ходили часто днём вместе с мамой, а потом одни с ребятами нашего двора. Мы полюбили играть под огромными дубами, устраивая в корнях их маленькие домики. Человечками были у нас жёлуди. Мы сажали их в кареты из дубовых листьев, запрягая в них рысаков, которыми служили у нас сухие сучки и возили их друг к другу в гости. Мы брали из дому бутерброды и порой целыми днями играли в парке. Иногда мы спускались по крутому склону к Петровскому озеру. Но у самого озера были густые заросли кустарников, а возвращение назад в гору было трудным, поэтому, чаще мы играли в парке.
Однажды вечером в Верхнем парке было большое гулянье с музыкой, выступлением артистов и фейерверком. Папа купил нам билеты, и мы пошли, когда было ещё светло.
Помню этот прекрасный праздник. Всюду играла музыка, на эстрадах шли концерты, а в заключение вечера в тёмном небе вдруг вспыхнули и рассыпались по небу красочные гирлянды ракет. Всё новые и новые ракеты появлялись в небе и огненной дугой падали вниз, отражаясь в озере. И вдруг одна ярко-зелёная ракета взлетела в небо и, описав светящуюся дугу, упала маме в волосы. Мама закричала и стала руками выпутывать её из волос. Зелёный огонек ракеты, не успевший догореть в воздухе, трещал в волосах, папа бросился на помощь, злополучная, уже потухшая, ракета была, наконец, выброшена и мы, вместе в напуганной мамой, покинули ещё не окончившееся гуляние.
К зиме нам предложили перейти в другую большую и более тёплую комнату, находящуюся в середине дома. Единственное неудобство было в том, что печь, которая топилась из коридора, обогревала две комнаты и, следовательно, топилась двумя жильцами.
Соседями нашими должны были стать супруги Криворучко. Он - авиамеханик, добродушный, огромного роста и богатырского сложения украинец. Жена его - женщина средних лет, своим темпераментом и острым языком напоминала героиню известной оперетты Трандычиху.
Накануне нашего переезда в новую квартиру, почти все соседки, под разными предлогами зашли "на минуточку" к маме, чтобы предупредить ее об "ужасной" соседке, с которой не то что одну печку топить, но и на одной кухне быть невозможно. Шепотом рассказывались о ней самые невероятные истории, а в заключение сообщили, что она не только ругается со всеми на кухне, но однажды, даже отлупила одну из соседок поварешкой.
Мама выслушала всех, поблагодарила за предупреждение, но в комнату, по соседству с Криворучками, мы перешли.
Всю зиму мама топили, одну печку с соседкой и ни разу не было случая, чтобы они поссорились или были чем-либо недовольны друг другом. Соседка часто приходила к маме за советом, иногда просила скроить её что-нибудь или по другому делу.
Был такой смешной случай. Однажды она постучала к нам поздно вечером и, вбежав в комнату, со слезами закричала:
Серафима Александровна, дайте скорее градусник - муж умирает! Оказалось, что у соседа ангина. Мама сделала полоскание, дала ему лекарство, к ночи ему стало лучше, а утром вызвали врача.
Когда через год мы переезжали с Ленинской на новую квартиру, Криворучко сказала женщинам, улучив момент, когда все собрались на кухне:
- Ну что, Криворучко вам плохая? Как Серафима Александровна человек, так с ней и ссориться не из-за чего!
Надо сказать, что за многолетнюю жизнь в общественных квартирах и в общих дворах мама никогда ни с кем не ссорилась. Она умела к каждому жильцу найти подход, в каждом, с любым характером, даже пользующимся плохой репутацией, она прежде всего видела человека, стремилась понять его, а если требовалась ее помощь или совет, то с большим желанием это делала. И люди самых разных возрастов, характеров и судеб с большим уважением относились к маме и тогда, когда она была молодой, и уже на склоне лет. Она умела вникать в чужое горе, слушать, сочувствовать. И ей доверяли женщины свои печали и беды. И не было случая, чтобы она рассказала кому-нибудь то, что ей доверяли или о ком-то плохо говорила.
Наступила зима - первая наша зима в Липецке. Не успела я вволю нагуляться и накататься по первому снегу, как тяжело заболела и надолго слегла в постель. Болезнь протекала трудно. В это время я узнала печальную весть о смерти нашего друга - Андрея Ивановича, и в это же время меня, очень слабую, радовал его подарок - "костяные игрушки", с которыми я никогда не расставалась.
Врачи посоветовали маме возить меня на санках в зимний еловый лес, чтобы я дышала хвойным воздухом.
Лес начинался с конца нашей улицы, вернее - это был город в еловом лесу, и каждый день, когда Тамочка приходила из школы, пообедав, мы втроём отправлялись на прогулку. Я, закутанная в одеяло, полулежала в больших санках, а мама с сестрёнкой возили меня по улицам, засыпанным снегом. Сверху свешивались огромные еловые лапы, унизанные длинными светло-коричневыми шишками. Они стряхивали на меня снег, он кружился и порхал в воздухе, сверкая маленькими колючими снежинками в солнечных косых лучах, пробивающихся сквозь еловые ветки. Они щекотали мне нос, глаза и я улыбалась, вдыхая пахучий морозный воздух. Вскоре я немного поправилась и мне разрешили выходить на улицу. Какие это были радостные дни!
Погода стояла тихая, морозная и, казалось, с каждым днём силы возвращались ко мне. К весне я совсем окрепла.
Зимой в нашем доме у нас появились новые друзья. В одну из комнат поселилась семья командира. У них был мальчик Олег, мой ровесник. Рядом с нами жили две девочки-сестры - Валя и Галя. Все вместе мы дружно играли в куклы, часто у нас. Олег был нам хорошим товарищем, он также с большим интересом играл в куклы. Мы делали комнатки для своих кукол, одевали их, ходили в гости и на прогулки. Но скоро папу Олега перевели на Дальний Восток и они уехали. Нам очень жаль было расставаться с Олегом. Когда он пришёл прощаться, то попросил подарить ему на память куклу. Я стала думать, какую из кукол ему подарить, но он сам выбрал:
- Можно я возьму эту? Кукла эта была не очень большая, из папье-маше, у неё не было одной ноги, и вместо неё была вставлена зелёная круглая палочка от строителя. Но всё-таки это была наша любимая кукла.
В то время не было таких красивых кукол, как теперь. Чаще это были тряпочные куклы, с головками из папье-маше или целлулоидные - "пупсы", но из-за этого мы не любили их меньше.
Я завернула куклу в маленькое одеяльце, и Олег уехал, прижимая к себе одноногую куклу.
Мы встретились с Олегом через несколько лет на Дальнем Востоке, в пионерском лагере под Владивостоком. (Олег был в соседнем лагере). Нам было тогда по двенадцать лет, но уже не было той детской непосредственности, и мы, поздоровавшись, постеснялись заговорить, и за нас говорила Тамочка - наша вожатая, которая была вместе со мной.
ИГРА В ДОМ
Постепенно солнце стало светить ярче, снег весёлыми ручейками стал сбегать в овраги. Начиналась вторая весна нашей жизни в Липецке.
Мы с Тамочкой становились старше, всё больше обязанностей было у нас по дому. Дома мы всегда прибирались, а перед выходным днём делали генеральную уборку в комнате. По-прежнему нашей обязанностью было ходить в столовую за обедами.
Столовая от нашего дома была далеко, днём было уже жарко, и мы долго брели по тенистым улицам туда и обратно, на ходу придумывая и играя в разные игры.
Одной из любимых игр была игра выбирать дом, в котором будто мы живём. Мы часто останавливались перед красивыми частными домами и, заглядывая во двор через крашеный штакетник, любовались палисадниками и маленькими двориками, заросшими фруктовыми деревьями, кустами сирени и цветами.
Однажды Тамочка предложила пойти в столовую по другой, новой улице, где мы ещё не ходили. Мы свернули в проулок и скоро оказались на зелёной, очень красивой и тихой улице. На углу мы прочли название: "Сталинская".
На этой улице стояли красивые старинные особняки, очевидно, ещё дореволюционной постройки.
Мы долго рассматривали эти дома, окружённые зеленью. Но особенно нам понравился один - и мы дружно избрали его "своим домом". Это был деревянный одноэтажный особняк с мезонином, стоящий в глубине палисадника, в тени высоких деревьев. Перед окнами дома росли кусты белой и розовой сирени. К парадному подъезду дома, от калитки, вела вымощенная цветной плиткой дорожка. Каменные ступеньки вели к высокой, обитой тёмным металлом, двери. Над парадным возвышалась круглая башенка, имевшая чистое полукруглое окошечко. В башенке была маленькая комнатка, а башенка заканчивалась высокой остроконечной крышей. В палисадник выходило четыре высоких окна с обеих сторон двери. Остальная часть дома уходила в глубину двора и было видно, что дом большой. В конце двора, чистого и аккуратного, виднелась калитка в сад. Перед парадным слева, напротив окон, был круглый фонтан, вокруг которого росли кусты роз и пионов. Забор в верхней части был из штакетника, покрашенного зелёной краской, и сквозь него были очень хорошо видны внутренность палисадника и двора.
Мы долго, как зачарованные, стояли у калитки этого чудесного дома и не скоро вспомнили, что нам пора идти за обедом.
С тех пор мы каждый день ходили в столовую, делая порядочный крюк, чтобы пройти по этой улице, и долго стояли у заветного дома, мысленно играя в палисаднике, у фонтана, на крылечке и даже поднимаясь по лестнице: в мезонин, так как это была "наша" комната. Мы расставляли в ней мебель, играли в куклы. И даже пытались себе представить остальные комнаты и сад.
Ни разу мы не видели жильцов этого дома, никто не мешал нам любоваться им и мечтать.
Мы долго держали в тайне эту свою мечту, но потом не удержались и рассказали маме. Однажды она согласилась пойти с нами в выходной день на Сталинскую улицу, и мы торжественно показали ей свой дом. Это был дом № 7.
Мама не стала смеяться над нами, а рассказала, что все эти дома сохранились здесь с давних времён, что в них жили "во время оно" - так мама и сказала - богатые люди. А в этом доме жила богатая одинокая графиня, она одна, со своими слугами, занимала весь дом.
Мы удивились, нам ещё больше захотелось побывать когда-нибудь в этом доме.
Шли дни. Однажды папа пришёл с работы радостный, и они о чём-то тихо говорили с мамой. Вечером они куда-то ушли, а нам велели играть около дома. Когда они вернулись, мама сказала, что папе дают новую квартиру, и они ходили её смотреть, а завтра они с папой пойдут туда после работы мыть её, а на другой день мы в неё переедем.
Мы с Тамочкой были обрадованы и с нетерпением хотели узнать, где наша новая квартира. Но мама с папой велели нам спокойно ложиться спать, так как мы сами скоро всё узнаем.
Мы долго не могли уснуть, обеих волновала одна мысль: "а вдруг..." Потом мы не выдержали и сказали друг другу об этом: "А вдруг квартиру папе дали в "нашем доме"! Но это было слишком невозможно!
Так мы и уснули, а ночью нам снилась новая квартира, но совсем непонятно - какая!
На другой день, как мы ни просили папу и маму взять нас с собой убирать в новой квартире, они наотрез отказали нам, сказав, что там много работы и нам будет тяжело. Мы ещё будем убирать свои комнаты, а сейчас - нельзя.
Этот день тянулся бесконечно долго, но, в конце концов, он кончился и на следующее утро папа приехал на грузовой машине, чтобы перевезти вещи на новую квартиру.
Надо ли говорить, как у нас бились сердечки, пока папа с мамой укладывали на машину вещи и мы тут же путались под ногами у взрослых, запихивая во все щели свои игрушки и "самые нужные" безделушки, которые мама определила "на помойку". Надо сказать, что моим "хобби" в то время, как и у моих подруг, было собирание "стекляшек", т.е. стеклянных и фарфоровых кусочков от разбитых чашек, блюдец, тарелок. Мы собирали целые коллекции этих "великолепных" обломков, раскладывали свои богатства и менялись ими, как сейчас меняются марками филателисты, а нумизматы монетами. Эти стекляшки заполонили весь кукольный уголок, а так как у нас была всего одна комната, то и всю квартиру.
Каждый раз, когда мама обнаруживала эти "драгоценности" в вещах, приготовленных для переезда в новую квартиру, она уговаривала меня выбросить их, а я с умоляющим взглядом уверяла маму, что я их сама на руках понесу. В конце концов их накопилось так много, что я уже, при всем желании не смогла бы унести "сама на руках" все это богатство.
Наконец, все было упаковано и погружено, мы с Тамочкой сели в кабину, держа в руках дорогие бьющиеся вещи - старинную фарфоровую керосиновую лампу, и. еще какие-то вещи.
Машина медленно поехала под прощальные возгласы нашей детворы, и мы стали с напряженным вниманием следить за тем, куда она едет. Сначала она поехала по Ленинской улице направо (как и надо!), потом свернула направо в проулок и вдруг выехала на зеленую и тихую Сталинскую улицу! У нас даже дыхание остановилось. Вот мы проехали дом № 1, 3, 5... и вдруг машина остановилась у дома № 7. Мы боялись поверить в это чудо! Папа открыл кабину, а мама, подошедшая вместе с ним, сказала:
-Что же вы не идете в свой дом - мы уже приехали!
СТАЛИНСКАЯ, 7
Грузовик въехал во двор и папа, вместе с мужчинами, стал вносить вещи в дом. Мы с Тамочкой и мамой вошли в нашу квартиру. Она состояла из двух больших комнат, окнами, выходившими в сад. Из правой - столовой, стеклянная дверь вела на большой деревянный балкон, несколькими ступенями сходивший в сад. Рядом с дверью было окно. В комнате был красивый лепной потолок, здесь же находилась изразцовая печь, топившаяся из этой комнаты и обогревающая спальню. Она была облицована большими белыми плитами с лепными карнизами. Двери и окна окрашены белой краской, а дверь в спальню открывалась не как обычно, а вдвигалась в стену и имела с обеих сторон красивые ручки из литого стекла янтарного цвета.
В спальне было одно широкое окно. Зеркало печи занимало угол комнаты. На нем был выступ - "припечка", которая служила полочкой для подсвечников. У самого потолка на зеркале печи были лепные украшения: посреди - гнездо с птенчиками, над ним, как бы любуясь, склонились два Амура, а по углам сидели две птички. Вся эта скульптурная композиция была сделана в цвете и украшена причудливыми листьями.
Из первой комнаты дверь открывалась в общий коридор, где были еще две двухкомнатные квартиры. К одной квартире относилось и парадное с круговой деревянной лесенкой в башню-мезонин. В нем была крошечная комната, служившая жильцам фотолабораторией.
Из коридора же шла лестница на второй этаж в мезонин, где была одна просторная комната с балконом, находящимся прямо над нашим балконом.
Идя дальше по коридору можно было попасть в общую кухню.
Когда мы приехали, то в доме жила только одна семья военнослужащего. С остальными соседями мы познакомились в ближайшие дни.
Рассмотрев свою квартиру, мы с Тамочкой, обегали весь дом. Но больше всего нам понравилась наша квартира - ни у кого не было таких амуров и птичек на печи, такой двери, а главное - дверь нашей квартиры открывалась прямо в сад! Мы были счастливы - сбылась наша самая невероятная, волшебная мечта!
НОВЫЕ ЖИЛЬЦЫ
Скоро в дом вселились новые квартиранты - наши соседи. Они заняли квартиру, выходившую окнами в палисадник, состоящую из двух комнат. Это была семья Соколовых. Глава семьи Павел Иванович был военным медиком. Его жена - Надежда Вениаминовна, ее сестра Шура и маленькая дочка Галочка, которой в день их приезда, исполнился год.
Павел Иванович был высокий, худощавый, очень милый, застенчивый, прекрасный человек.
Надежда Вениаминовна, молодая женщина, с черными волнистыми коротко стрижеными волосами, черными глазами, миловидная.
Сестра Шура, лет 25, не обладала привлекательной внешностью, был полновата, простовата, но очень заботливая и сердечная.
Галочка - хорошенькая черноглазая девочка, смуглая как галчонок.
Пока папа с мамой помогали нашим соседям вносить вещи, мы с Тамочкой принесли к себе Галочку и стали с ней играть. Она быстро привыкла к нам и с этих пор стала нашей неразлучной маленькой подружкой. А вся семья Соколовых - одними из лучших друзей, дружба с которыми продолжалась в течение нескольких лет. Только в войну мы потеряли их след.
НАШ САД
Проснувшись наутро, мы с Тамочкой вышли на балкон и спустились в сад. Сад был довольно большой и хороший. Там росло много фруктовых деревьев - яблонь, груш, слив.
В первый же свободный день папа взял лопату и мы пошли с ним в сад, чтобы навести там порядок. Мы с Тамочкой натягивали шнур, а папа забивал колышки и, ровно по шнуру, окапывал лопатой дорожку, которая вся заросла травой и была почти не видна. Потом мы с Тамочкой очищали лопатами дорожку от травы. Папа сделал дорожку через весь сад, она получилась в виде буквы Р, а папа сказал, что это в честь меня. Мы с Тамочкой несколько дней расчищали эту дорожку. Папа спилил все сухие сучья и замазал срезы краской, а мама известью подбелила все деревья. Через несколько дней папа привёз машину песку, и мы посыпали дорожку мелким жёлтым песком.
На деревьях уже завязались мелкие плоды. За лето, пока яблоки созревали, жильцы нашего дома (всего в доме было пять семей), собирали падалицу и сушили их, нанизывая ломтики яблок и груш на нитки и развешивая эти "бусы" на балконе или просушивая на листах в саду.
Мы очень любили сад и часто играли в нём или, постелив под большой грушей одеяло, читали вслух книги. Мы любили подолгу смотреть в чистое синее небо, по которому плыли белые воздушные облака. Они были похожи на сказочные существа, а иногда напоминали нам каких-то животных. Один раз мы увидели слона, в другой раз зайца, у которого медленно начали отрываться уши, лапы и хвост, а сам он превратился в пушистый белый клубок.
Мы подолгу смотрели на облака, стараясь найти в них сходство со сказочными героями, и очень любили эту игру. Когда мама была свободна, она приходила в сад вышивать. Мы пристраивались около неё и вышивали свои первые салфеточки и коврики для кукол. Когда папа был дома, мы часто собирались на балконе и пили чай из самовара, который папа разводил в саду.
СОКОЛОВЫ
Мы очень подружились с Соколовыми и иногда вечером собирались на совместный ужин у нас или у них. Надежда Вениаминовна была певицей. У неё был хороший голос и красивый тембр. В комнате у них стоял рояль. Надежда Вениаминовна сама играла, а иногда ей аккомпанировал Павел Иванович. Больше всего мы любили в исполнении Надежды Вениаминовны неаполитанскую песню "Пой мне". Мы с Тамочкой почему-то называли её "Море". Пела она её с большим чувством. Павел Иванович тоже хорошо пел, у него был тенор, а у нашего папы - баритон. У мамы также был красивый голос, и она часто вторила. Все вместе они пели очень красиво. Мы притихшие, слушали их пение. Это были прекрасные вечера!
Помню, в один из таких вечеров мы, дети, посидев немного за столом, пошли спать. Галочку принесли к нам и мы, засыпая, долго слышали из соседней квартиры то звуки "Моря", то общее стройное пение наших родителей.
Галочку мы очень полюбили, с удовольствием оставались с ней, когда её старших не было дома. Даже начала ходить она у нас в квартире.
Помню, как её поставили посредине комнаты и протягивали ей разные игрушки, но она не двигалась с места, боясь потерять равновесие, и только умоляюще смотрела на нас своими чёрными глазами. Тогда Тамочка принесла из спальни нашу любимую игрушку - обезьянку, ростом с настоящую шимпанзе, сделанную из натурального обезьяньего меха, у неё были яркие оранжевые глаза с чёрными блестящими зрачками, длинные руки и хвост. Галочка очень любила её. Она увидела обезьянку, и вся засветилась от радости, протянула к обезьянке руки и пошла через всю комнату к ней. Так, с обезьянкой Галочка и пошла спать.
Мама и Надежда Вениаминовна часто пекли вкусные вещи: пирожки, маковый рулет. Но самым любимым был торт Наполеон. У мамы он получался необыкновенно вкусным и состоял из множества тонких сухих коржей, смазанных вкусным кремом. Крем готовился особенно тщательно. Мы с Тамочкой помогали маме: одна стирала желтки с сахаром, другая - сбивала белки. Больше мы любили стирать желтки. После нескольких минут работы мы по очереди пробовали их готовность, угощая друг друга из ложки. В результате желтков, стёртых с сахаром, почему-то оказывалось значительно меньше, чем сбитых белков. Мама, разгадав причину этого таинственного уменьшения, однажды, собираясь делать торт Наполеон, сказала нам:
- Шура просит вас, девочки, помочь ей стереть для крема желтки с сахаром и сбить белки.
Мы с удовольствием взялись помочь Шуре (мы почему-то не звали её тётей Шурой), и за всё время работы ни разу не решились попробовать желтки. Когда же к вечернему чаю, на который были приглашены Соколовы, мама подала на стол наш любимый торт Наполеон, мы обе чуть не расплакались:
- Если бы знали, что это наш торт Наполеон, то хотя бы по ложечке попробовали!
Все рассмеялись, а больше всех смеялась Шура, чьим именем был наложен запрет. Но торт был действительно, вкуснее прежних и мы простили мамину хитрость и стали пить чай с любимым тортом.
НAШИ БУДНИ
Свою квартиру мы очень любили. У нас было всегда чисто и уютно, её украшала мебель, привезённая из Воронежа: диван и кресла, на круглом точёном столе, покрытом старинной, вишнёвого цвета, бархатной скатертью, украшенной розами, фиалками и незабудками, стояла наша любимая, старинного фарфора лампа-ваза. Об этой лампе хочется сказать особо. Она напоминала своей формой древнюю амфору: красивой удлинённой формой, книзу слегка суженной, на изящной металлической подставке, в виде причудливых листьев. По её небесно-голубому фону были разбросаны огромные нежно-розовые цветы шиповника. Заканчивалась она наверху горелкой из таких же металлических листьев, в которую вставлялось десятилинейное ламповое стекло. Внутрь лампы (в металлическую ёмкость) наливался керосин и на зажжённую лампу надевался сверху нежно-розовый матовый, в виде цветка, абажур.
Помню вечера, когда за столом, освещённом нежным светом лампы, мы собирались дружной семьёй и звучали голоса наших друзей, смех и то весёлые, то грустные песни.
Мы с Тамочкой следили за чистотой, на нас лежала уборка всей квартиры. Но и это мы делали весело.
Часто уборку в квартире мы превращали в весёлые игры. Каждая из нас должна была убрать комнату. Но чтобы это не было слишком скучно, мы иногда появлялись на "чужой территории" с какой-нибудь выдумкой, внося разнообразие в нашу работу.
У меня легко складывались четверостишия, правда, не отличающиеся глубиной ума и остроумием. Так, я появлялась в дверях столовой с половой щёткой в руках, пританцовывая и напевая:
Ук-ук, ты - паук,
Ук-ук, ты - паук,
Ука-ка, да ука-ка,
Не боимся паука!
Сестра надолго затихала. А я продолжала мытьё полов в своей комнате. Потом она появлялась с торжеством на пороге спальни:
Уха-уха, ты - муха!
Уха-уха, ты - муха!
После весёлого перерыва уборка продолжалась, и мы усиленно думали, что бы такое ещё сочинить!
БОРЬБА С СОБОЙ
В детстве у меня было много недостатков, с которыми я сначала бессознательно, а потом и сознательно боролась.
Так, в раннем детстве, я была плаксой. По малейшему поводу у меня на глазах появлялись слезы, и я начинала горько плакать. Отчасти, влияло, очевидно, моё болезненное состояние, и то, что меня в семье все жалели, но скоро это вошло в привычку.
Помню, как совсем еще маленькой, я полезла под кровать за укатившейся игрушкой, ударилась головой о железную перекладину и, ещё не чувствуя боли, на всякий случай, заплакала. Когда я, плачущая, вылезла из-под кровати, то увидела, что мама улыбается мне, говоря, что я ушиблась не сильно, и что мне совсем не больно. Я попробовала "ушибленную" голову и, убедившись, что действительно, не больно, весело рассмеялась. С тех пор я заранее никогда не плакала и поняла, что плакать всегда - не обязательно.
Помню, уже немного постарше, я была очень любопытна. К маме часто заходили соседки - Елизавета Альбертовна или Серафима Максимовна за своими заигравшимися дочками - Лёлей или Люсей. И пока мы с подружками "доигрывали", мамы наши разговаривали о своих малопонятных для нас делах. Но я только делала вид, что играла, а на самом деле очень старательно прислушивалась к разговору, пытаясь не пропустить ни одного слова. Однажды мама попросила меня сходить в другую комнату, принести ей какую-то вещь. Я, с большой неохотой, пошла, на ходу прислушиваясь к разговору и, выходя из комнаты, думала, что то, о чем они сейчас будут говорить, я уже никогда не услышу! Но потом решила: "Ну и пусть не услышу! И не обязательно мне всё слышать. Ведь я все равно не могу услышать всего, о чём все люди говорят. И совсем не интересно, о чём они будут говорить. И вообще я больше не буду слушать! У меня своя интересная игра.
Мне стало сразу легче. И войдя в комнату, я вдруг почувствовала, что у меня пропал интерес к их разговору. И больше я не прислушивалась к чужим разговорам.
Так, совсем ещё маленькая, я заставила себя избавиться от второго недостатка - любопытства.
Мама не воспитывала нас длинными наставлениями и нотациями. В семье скорее учили нас своим примером, лишь иногда мама давала нам короткие, но поучительные советы.
Однажды во двор, где я играла, вошел нищий старик и попросил милостыню. Я побежала в дом и, так как мамы не было, достала кошелёк вынула, оттуда монетку и дала её старику. Когда я сказала об этом маме, она строго ответила мне, что без разрешения деньги брать нельзя. На моё возражение, что я взяла для нищего и только одну монетку, мама только сказала мне:
- Однажды Ваня взял дома без спросу одну копеечку. А потом по копеечке, так и привык брать и стал воришкой.
Я запомнила этого Ваню на всю жизнь и никогда ничего без спросу чужого не брала.
Но бывали случаи, когда мама, следуя совету Крылова: "Там слов не тратят по-пустому, где нужно власть употребить", - брала в руки ремешок.
Помню такой случай. Как всегда, играть в куклы пришла ко мне Леля Гуммер. На ней была новая трикотажная кофточка. Вместо того чтобы как всегда, начать играть, она важно прогуливалась по комнате, демонстрируя мне свою обнову. Не дождавшись от меня восторженных похвал, Леля "начала задаваться":
- А у меня новая кофта!
Я молчала.
- А у тебя такой кофты нет и тебе мама такую не купит!
Тут моё терпение лопнула. Я подошла к ней и, глядя в её самодовольное лицо, злорадно напомнила:
- Помнишь, ты меня в прошлом году укусила? А теперь я тебя укушу!
И я укусила её за руку, одетую в рукав новой кофты!
На Лёлин рёв вошла мама и, узнав в чём дело, отшлёпала меня папиным военным ремешком, в присутствии Лели, что было очень обидно.
Но скоро мы помирились и играли как ни в чём ни бывало, и об этом случае уже не вспоминали.
В детстве я хотя и выполняла положенную мне по дому работу, но была ленивой. Помню уже в Липецке, когда мы с сестрёнкой делали всю уборку, я всё же не всегда выполняла всё с охотой. Так, занимаемся мы с Тамочкой своими делами, и вдруг мама пошлёт меня за чем-нибудь в сарай или в магазин, мне неохота отрываться от интересного занятия и я отвечаю: - Сейчас!
Мама ещё раз повторяет свою просьбу (она никогда не заставляла нас, а всегда просила). А я опять: - Сейчас!
Тогда Тамочка вскочит: - Риммочка, давай сбегаем вдвоём!
Мне стыдно перед Тамочкой, я бросаю свои дела и бегу за ней. А она по дороге мне говорит: - А я что трудно или не хочется делать, стараюсь сделать быстрей, и тогда опять можно заниматься интересным делом, и мамочка будет довольна.
Скоро я и сама научилась делать "неинтересные дела", побеждая в себе лень. И этим я обязана своей сестре, у которой я многому хорошему училась всю жизнь, хотя, надо сказать правду, во многом так и не достигла своей сестры.
МОЙ ПЕС
Однажды мы нашли около нашего дома щенка. Он был совсем маленький, светло-песочной окраски, мордочка у него была очень грустная, живот ввалился, и он слабо повизгивал, боязливо глядя на нас. Мы решили оставить щенка у себя. Накормили его, вымыли, сделали ему на балконе домик и стали думать, как его назвать.
В то время мы с Тамочкой читали интересную книгу "Рыжик". В ней рассказывалось о том, как мальчик Рыжик нашёл щенка и спрятал его в сарай, где потихоньку его кормил. Когда пьяный отец, обнаружив щенка, стал гнать его, мальчик, обняв собаку, закричал:
- Мой пёс! Не дам! Мой пёс!
Отец отступил и, придя домой, проворчал, что там, в сарае, какой-то мойпес. Так и прозвали собаку "Мойпес".
Нам очень нравился Рыжик и его друг Мойпес, и мы решили также назвать своего щенка Мойпес. И хотя папа сказал, что Мойпес - девочка, а не мальчик, но мы не стали менять ему имя.
Наш Мойпес оказался умным и веселым щенком. Скоро он подрос, поправился и стая нашим неразлучным другом.
Прожил он у нас год и как-то в начале зимы вдруг пропал. Долго мы горевали и искали его всюду, но его нигде не было. Нашелся он ещё через год. Вот как это было.
Как-то я пошла с Тамочкой в школу, где она была вожатой октябрят. После уроков она часто ходила туда, где занималась со свои ми ребятишками разными интересными делами. В этот день они должны были шить одежду для маленьких кукол.
Стали мы спускаться по Соборной горе к центру города, и уже подходили к мосту через реку, делившую город на две части. И вдруг Тамочка увидела своего октябрёнка и позвала его: - Вова, Тамаркин! Вова (фамилия у него была смешная - Тамаркин) обернулся и побежал к нам. И тут мы увидели, что с ним рядом бежит высокая, стройная собака, светло-желтой масти, с красивой узкой мордой. Мы с Тамочкой от неожиданности остолбенели, а потом в один голос закричали:
- Мойпес! Мойпес!
Собака остановилась, уши её насторожились, потом вдруг прижались к голове, в глазах засветилась радость, и она с громким радостным лаем бросилась к нам, чуть не сбив нас с ног, стала прыгать на нас, выражая этим бурную радость, стараясь лизнуть в лицо.
Тамаркин замер на месте, потом закричал:
- Розка, ко мне!
Мойпес бросился к нему, но, не пробежав пол пути, снова вернулся к нам, всем своим видом выражая нам свою любовь и преданность.
Когда Вова подошёл к нам, мы рассказали ему про Мойпеса, а он нам - историю Розки. В начале зимы Вова в выходной день по шёл на лыжах в Нижний парк. Неожиданно из-за большого дерева выскочила собака и с лаем стала бросаться на него. У Вовы в кармане оказался кусок недоеденного хлеба. Он бросил хлеб собаке и подошёл к дереву. В нём было большое дупло. Когда Вова заглянул туда, то увидел в нём нескольких маленьких слепых щенят. Он пошёл домой, взял ведро, застелив дно тряпкой, и захватил собаке еды. Собака узнала его и подпустила к щенятам. Вова переложил их в ведро и пошёл домой, а "Розка", как он назвал собаку, доверчиво побежала за ним.
Щенята подросли, и друзья Вовы разобрали их, а Розка осталась жить у Вовы.
Пока мы занимались в школе, (я тоже шила одежду для своих кукол), Мойпес-Розка ждала нас на улице. Когда же мы вышли из школы, она радостно побежала за нами.
С тех пор она жила и у нас, и у Вовы, но скоро мы уехали из Липецка, и Розка навсегда осталась с Вовой, который стал её настоящим другом.
КРАСНОАРМЕЕЦ ПРИЕХАЛ
В конце лета Тамочка уехала в пионерский лагерь, её не было с нами целый месяц, за это время поспели яблоки и однажды, в выходной день в саду собрались все жильцы нашего дома, сняли поспевшие яблоки и весь урожай поделили поровну. Я плохо ела фрукты и любила только сладкие, но Тамочка очень любила яблоки, особенно кислые и могла их есть без конца. Мы с нетерпением ждали её приезда.
Однажды, поздно вечером, когда я уже заснула, меня разбудил папа: - Смотри, Риммочка, кто к нам приехал!
Я открыла глаза. Надо мной склонилось круглое улыбающееся лицо, волосы коротко острижены, но немного отросшие, торчат ёжиком. Что-то зелёное, похожее цветом на гимнастёрку обтягивало плечи, руки были заложены за спину. Я молча всматривалась в смеющееся лицо, соображая, кто бы кто мог быть?
- Ну, кто же это? - теребили меня мама и папа.
- Красноармеец приехал! - проговорила я, вежливо улыбаясь. Тут все громко засмеялись, а "Красноармеец", не выдержав, бросился меня целовать, и тут только я разглядела, что это была Тамочка!
На следующий день я так и ходила за ней по пятам, рассказывала сестрёнке о своих маленьких новостях, а она мне - свои впечатления о лагере. Стриженая, она была не похожа на себя ещё и потому, что в лагере поправилась и лицо её, всегда узкое, теперь было круглое, но, как и раньше, она была весёлой, улыбчивой, а глаза её лучисто блестели.
Я, как зачарованная, не сводила глаз с сестры и как тень, ходила за ней из комнаты в комнату, а она, с очередным яблоком в руке, рассказывала о пионерском лагере, о костре, учила меня петь песню "Картошка". Скоро мы весело напевали её вдвоём. И когда вечером собрались все за столом, мы пропели ее маме с папой:
Здравствуй, милая картошка, -тошка, -тошка, -тошка,
Пионеров идеал, -ал, -ал.
Тот не знает наслажденья, -денья, -денья, -денья,
Кто картошки не едал, -дал, -дал!
ТАБАК ДЛЯ ДЯДИ ГРИШИ
В Липецк к нам опять приехал Шурик со своей мамой - тётей Саней. Мы были им очень рады. Шурик подрос и был очень хорошенький в новом матросском костюмчике, с тёмной и кудрявой, как у негритёнка, головой. Мы играли с ним в саду и дома. Но любимым нашим занятием было "делать табак для дяди Гриши".
В те годы папиросы набивали сами, покупая табак и пустые папиросные гильзы. У папы была машинка, с помощью которой он набивал эти бумажные гильзы табаком.
Шурик, всегда что-нибудь изобретавший, решил наладить производство табака, чтобы дяде Грише не нужно было расходовать на него деньги.
Он быстро объяснил мне, как делается табак, и мы начали его изготовление. Сначала мы в саду искали созревшие семена подорожника - сухие коричневые свечки, возвышавшиеся над розеткой зелёных листьев. Эти семена мы собирали в пустую железную банку. Затем туда наливали воды и добавляли красного кирпича, для чего брали две половинки кирпича и тёрли их друг о друга. Массу тщательно размешивали, добавляя в нее то семена подорожника, то кирпича или воды, по усмотрение Шурика.
Эту работу мы продолжали делать в течение нескольких дней, после чего табак должен был быть готов. После этого его можно было сушить на солнце.
Как-то под вечер все собрались идти на прогулку в Нижний парк. Нас позвали одеваться. Мы переоделись (Шурик одел свой красивый матросский костюмчик), вышли на балкон и стали ждать взрослых, которые всегда собирались дольше нас.
Шурик вдруг вспомнил, что забыл добавить в табак кирпича, пока взрослые оденутся, мы успеем еще это сделать, чтобы поскорее получился табак. Мы сбежали со ступенек, достали спрятанную под балконом банку, я взяла две половинки кирпича и стала со старанием их тереть, а Шурик, помешивая палкой жидкость, руководил процессом, как вдруг, палка соскользнула с банки, банка перевернулась на Шурика и его прекрасная матроска из белоснежной сделалась ржаво-красно-зелёного цвета.
В этот момент на балконе показались наши родные. Дальнейшее походило на заключительную сцену из "Ревизора": все замерли на несколько секунд, взрослые уставились на нас, а мы с Шуриком - на растекающуюся лужу. Потом послышались восклицания и мокрого Шурика повели переодеваться.
Но самое обидное было то, что нам запретили доделать уже почти совсем готовый "табак для дяди Гриши".
"ПОЕХАЛ КОЗАК ВО ЧУЖБИНУ"
Тётя Саня с Шуриком пробыли у нас на этот раз не долго. Перед их отъездом мы собрались на балконе за чайным столом. Был чудесный тёплый вечер. Взрослые долго разговаривали, а потом предложили спеть всем вместе. Папа принёс скрипку, и мы тихо стали петь.
Мы пели наши любимые "папины песни" времён Гражданской войны: марш Будённого:
Мы красна кавалерия и про нас
Былинники речистые ведут рассказ,
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы гордо, мы смело в бой идём.
Веди ж, Будённый, нас смелее в бой,
Пусть гром гремит, пускай пожар кругом,
Мы - беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь есть борьба - борьба!
или:
С неба полуденного жара - не подступи,
Конница Будённого раскинулась в степи.
Не сынки у маменьки в помещичьем дому,
Выросли мы в пламени, в пороховом дыму...
Никто пути пройденного у нас не отберёт,
Конница Будённого, дивизия, вперёд!
Пели и другие песни. У тёти Сани был приятный высокий голос, Заканчивали свои вечера мы всегда песней "Слети к нам, тихий вечер". В вечерней тишине тихо и задушевно звучали слова мирной ласковой песни:
Слети к нам, тихий вечер,
На мирные поля,
Тебе споём мы песню,
Вечерняя заря...
И только Шурик, устремив задумчивый взгляд в тёмный сад, пел: "Поехал козак во чужбину..." Но мы не стали мешать ему.
На другой день Шурик и тётя Саня уехали.
ШКОЛА
В мае 1932 года мне исполнилось восемь лет и осенью этого года я должна была пойти в школу. Мне очень хотелось, чтоб это было скорее. Школьной формы в те годы не было, и дети ходили в школу кто в чём.
Помню день, когда мама повела меня в школу. Начальная школа № 1 было недалеко от дома, на Соборной горе. Это действительно была возвышенная часть города, напоминавшая гору - в центре города. Под ней шла главная улица, идущая по центру города, а дорога в школу поднималась в гору и посреди её, на большой площади стояло маленькое одноэтажное здание начальной школы. В ней было всего четыре классных комнаты, по одной для каждого из начальных классов.
Учительницей нашей оказалась очень милая, уже немолодая женщина - Лидия Васильевна. Она познакомилась с нами, провела первых два урока и повела весь класс на экскурсию в Верхний парк. Оттуда мы радостные, с яркими букетами осенних листьев и желудями разошлись по домам.
В школу мы приходили рано, когда учительницы ещё не было, и ходили всем классом встречать Лидию Васильевну, которая жила далеко, на окраине города в маленьком домике. Так, всем классом, мы шли в школу, окружив свою учительницу, весело разговаривая.
Учиться было интересно, но на уроках чтения мне было немного скучно, так как ребята долго занимались по букварю - учили буквы и учились читать, тогда как я давно читала бегло. Лидия Васильевна сразу разрешила мне читать по слогам, и только когда все ребята освоили букварь - бегло.
Но в арифметике я особыми знаниями не отличалась и была как все.
На переменах мы выходили из школы и играли "на горе" в разные игры. Тогда в школах ребята водили хороводы и играли в старинные игры с песнями, которые достались нам, наверное, от наших дедов и прадедов. В этих играх все играющие делились на две партии и, взявшись за руки, с песнями шли навстречу друг другу, то одна сторона, то другая пели, например:
одна сторона, идя навстречу: - А мы просо сеяли, сеяли,
идя назад: - Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!
другая, идя навстречу:
- А мы просо вытопчем, вытопчем!
- Oй, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!
- А чем же вам вытоптать, вытоптать?
- Ой, дид-ладо, вытоптать, вытоптать?
- А мы коней выпустим, выпустим!
- Ой, дид-ладо, выпустим, выпустим!
- А мы коней переймём, переймём!
- Ой, дид-дадо, переймём, переймём!
- А чем же вам перенять, перенять?
- Ой, дид-ладо, перенять, перенять?
- А шелковым поводом, поводом!
- Ой, дид-ладо, поводом, поводом!
-А мы коней выкупим, выкупим!
- Ой, дид-ладо, выкупим, выкупим!
-А чем же вам выкупить, выкупить?
- Ой, дид-ладо, выкупить, выкупить?
- А мы дадим сто рублей, сто рублей!
- Ой, дид-ладо, сто рублей, сто рублей!
- Нам не надо тысячи, тысячи!
- Ой, дид-ладо, тысячи, тысячи!
- А чего ж вам надобно, надобно?
- Ой, дид-ладо, надобно, надобно?
- А нам надо девицу, девицу! (или: молодца, молодца)
- Ой, дид-ладо, девицу, девицу!
- А какую девицу, девицу?
- Ой, дид-ладо, девицу, девицу?
- А нам надо Катеньку, Катеньку...
После этих слов названная "девица" или "молодец" переходит в другую команду, а песню снова начинает другая, проигравшая сторона.
Таких старинных игр-хороводов было много, все перемены дети играли в них, причём, часто сразу несколько групп, по классам, одновременно играли в разные игры.
Играли также в "Разрывные цепи". Дети, взявшись крепко за руки, составляли две "цепи", стоящие друг против друга. Одна цепь начинала:
- Ко'ндалы!
Вторая отвечала: - Закованы!
- Раскуй!
- Кого?
- Колю!
Коля выбегал их цепи, стараясь на бегу разорвать цепь противника. Если это ему задавалось, он уводил в свою цепь чужого игрока, а не осилив - оставался в ней.
Эта игра в "кондалы" (кандалы), пришла к нам, очевидно, из дореволюционной России. А игра "А мы просо сеяли" - и того раньше - из крепостных времён. Были просто хороводные игры: "Заинька, умойся" и много других. На переменах дети не носились, сшибая друг друга с ног, а мирно водили хороводы, пели или играли в подвижные игры всем классом.
Весной же, когда стаивал последний снег, и слегка подсыхала земля, мы играли в самую любимую игру - лапту. В неё играли и младшие, и старшие, даже взрослые. Здесь уже были сложные правила игры. Одна команда выстраивалась в колонну и по очереди лаптой (деревянной битой) забивала маленький тугой чёрный мяч. Другая команда была в "поле". Она ловила этот мяч и поймавший, должен был "салить" игроков первой команды, после битья мяча перебегавших поле - за его черту.
Это была подвижная, интересная игра, развивающая прицельность, точность, ловкость и сноровку, а главное - чувство коллективизма, товарищескую выручку. Жаль, что эта игра забыта, незнакома нашим школьникам, молодёжи. Ведь в неё играли и взрослые.
ПРИХОД ЗИМЫ
Кончилась тёплая, погожая "золотая осень", начались частые холодные дожди. Деревья стояли голые, мокрые; ветер срывал последние кое-где оставшиеся листья. С каждым днём становилось всё холоднее. Из школы мы спешили скорее домой и, делая уроки в теплой комнате, смотрели в окно, где печально стояли чёрные деревья, а дождь и ветер без конца пели свою грустную песню.
А однажды днём сделалось совсем темно, тяжёлые свинцовые тучи низко надвинулись на город и вдруг мы увидели, как закружились в воздухе первые мелкие снежинки. Скоро снег стал падать сильнее, и огромные белые хлопья закружились в воздухе и стали быстро покрывать чёрную землю тонким белым слоем.
Наконец-то пришла долгожданная зима! Утром мы не узнали сада. Он стоял притихший, ветви деревьев были белые, а вся земля покрыта ровным, без единого пятнышка и следа, пушистым зимним одеялом. И лишь кое-где из-под снега торчали сухие стебли травы, причудливо разукрашенные снегом и инеем, превращённые в белые невиданные цветы.
И вдруг, будто кто-то невидимый брызнул с огромной кисти на снег розовой яркой краской - на деревьях и кустах появилась стайка снегирей!
Я никогда раньше не видела этих чудесных птичек. Они слетели с куста на снег, рассыпались по нему, затем вдруг проворно поднялись, перелетая с куста на куст. И так же скоро исчезли, как и появились, оставив чувство восторга, соприкосновения с прекрасным маленьким чудом. Мы с Тамочкой решили сделать кормушку для птиц и повесили её под окном на дереве. Скоро стали прилетать сюда синички, воробьи и ещё какие-то юркие птички, названия которых мы не знали.
Подошёл новый 1933 год, но по всей стране было запрещено наряжать ёлки, что считалось соблюдением одного из религиозных обрядов. По домам ходили пионеры, проверяя, у кого в доме соблюдают этот ритуал. Мы понимали, что ёлка это "религиозный культ" и "пережиток прошлого", но очень жалели о ней. И все свои ёлочные игрушки - целую корзину старинных бус и других украшений - мама отдала знакомой женщине в деревню. Впервые, после длительного перерыва, ёлки снова появились в домах уже перед войной, наверное, в 1939 год.
Эта зима принесла нам много радости. Я научилась хорошо ходить на лыжах. Сначала мы с Тамочкой ходили на лыжах с палками по нашей улице, всё дальше и дальше уходя из дома. Потом мы оставляли дома палки и ходили довольно бойко без них, помогая себе руками. Когда научились свободно ходить на лыжах, мы стали кататься с гор, которых в Липецке было множество. На горы, которые находились на окраине города, особенно в выходные дни, сходилось множество детворы и взрослых. Горы были высокие, и мы от страха часто падали, не докатившись до середины. Но потом научились тормозить палками и менять при их помощи направление и спускались с гор, долго катясь по покатым улочкам. Кажется, в эту зиму я не болела так сильно и часто, как во все предыдущие.
Этой зимой мы впервые увидели и услышали звуковое кино. Это была сенсация, трудно было достать билеты. Первая звуковая картина, которая появилась на экране в Липецке, была "Златые горы", о тяжёлой жизни рабочих, об эксплуатации их фабрикантами, о первых забастовках.
Звук был ещё несовершенный, он то пропадал совсем, то гремел с ужасающей силой. Помню кадры, где молодая мать, склонившись над люлькой ребёнка, вдруг загремела страшным басом: "баю-бай", потом раздался такой треск, что надо было зажимать уши. Но всё равно эффект был потрясающий.
В это же время вышел на экраны интересный фильм "Путёвка в жизнь", о беспризорниках, но он был ещё немым.
НОВИЧОК
В школе однажды нам дали задание: срисовать из учебника маленькую картинку - белый медведь среди льдов. Рисунок у меня получился, против ожидания, очень похожим. Но когда я, довольная, принесла его в школу и показала учительнице, Лидия Васильевна, вдруг строго глянув на меня, сказала: - Никогда не надо обманывать, и если тебе папа нарисовал, то так и надо сказать.
Глаза у меня сейчас же наполнились слезами, класс притих, а многие ребята смотрели на меня с укором и даже с насмешкой. Боясь расплакаться, я молча села за парту, но уже ничего не слышала и еле дождалась конца уроков.
Только дома я заплакала. На другое утро папа, хотя и был очень занят, пошёл вместе со мной в школу и очень вежливо объяснил учительнице, что рисунок сделала я сами. Ребята вновь стали смотреть на меня как прежде. А рисовать с тех пор я постепенно стала всё лучше.
Однажды в наш класс пришёл новичок. Это был рослый, выше всех одноклассников, крепкий мальчик. С первых дней он стал показывать своё превосходство над одноклассниками, нарушал дисциплину, на переменах собирал мальчишек вокруг себя и те, разинув рты, ходили за ним по пятам.
В школе у нас устраивались утренники. В самом большом классе составляли парты к стене, освобождая середину, где мы пели и танцевали. На одном из таких утренников, когда мы вместе с учителями пели песни, Ваня, так звали новенького, мешал, баловался, и когда вышедшие из терпения учителя хотели выставить его за дверь, залез под парту, упёрся в неё ногами, и ребята вместе с учительницей не могли вытащить его оттуда. Кончилось тем, что его вместе с партой, вынесли на улицу и закрыли дверь.
Но, несмотря на недисциплинированность, Ваня бывал и добрым: если у него появлялось что-нибудь вкусное, делился с ребятами. Мы, девчонки, боялись подходить к "хулигану" и только возмущались его проделками. Девчонок, однако, он никогда не обижал. А когда весной начались наши игры-хороводы около школы, то он в них никогда не участвовал, глядя на эти наши забавы с пренебрежением. Понятно, что многие мальчишки, подражая ему, тоже перестали "водить хороводы", предпочитая отдельно играть в "чижика" или просто бегать и бороться.
Но во второй класс Ваня не пришёл. Говорили, что он уехал куда-то с семьёй, чему учителя были рады, а мальчишки, посопев, снова включились в наше общество.
Однако пришлось мне ещё раз встретиться с Ваней, но тогда я получила от него такой урок, который запомнила на всю жизнь. Это произошло спустя три года на Дальнем Востоке, куда перевели нашего папу. Мы жили в большом городе, я училась в 4-м классе.
Однажды в класс к нам пришёл новенький. Я не сразу узнала его, но когда он назвал свою фамилию и имя - Ваня, я сразу вспомнила его и мысленно ужаснулась, представив, как он и здесь начнёт вести себя так же, как и в первом классе. Ваня тоже узнал меня, но не подал и виду, считая, очевидно, ниже своего достоинства здороваться с девчонкой.
На перемене я рассказала подружке всё, что знала о своём однокласснике. Она не замедлила рассказать всё это остальным девочкам. Я в этой школе училась недавно и ещё хорошо не знала всех учеников. На следующей перемене девочки окружили нас, и я оказалась в центре внимания. Сама не знаю как, но меня "понесло", я стала рассказывать об ужасных похождениях Вани, всё, что было и чего не было, придумывая такие "подвиги", о которых он и не подозревал. Кто-то из девчонок, косясь испуганно на плотную фигуру проходящего Вани, пискнул:
- А девчонок он бил?
- Нет, не бил, - продолжала я врать, - а догонит, чулки с ног снимет, и в снег закопает!
- О-о-о! - стонали девчонки.
Когда зазвенел звонок на урок и ребята, гремя крышками, усаживались за парты, на Ваню были устремлены с испугом и любопытством глаза всех девчонок. Он только оглядел себя и пожал плечами.
Через день, во время перемены, Ваня вдруг подошёл ко мне и, глядя на меня без злости, а даже с каким-то сожалением, сказал:
- Что, Римма, значит, я у девчонок чулки снимал и в снег закапывал? - Окинув меня пренебрежительным взглядом, он медленно отошёл. А я в этот момент желала только одного: чтобы пол подо мной провалился, и я больше никогда не видела этой школы, Вани и ребят.
Пол не провалился, А Ваня больше не замечал меня. Но с тех пор я никогда и ни про кого не сочиняла небылицы и не врала.
А Ваня очень изменился и вёл себя не хуже других мальчишек, вызывая лишь восхищенные взгляды на уроках физкультуры или на лыжных соревнованиях.
ВЕСНА И ПЕСНИ
Весна в том году началась дружная, снег, разогретый ярким весенним солнцем, как-то сразу осел, стал ноздревато-рыхлым, и из-под него вдруг потекли маленькие весёлые ручейки, сливаясь друг с другом, журча и искрясь на солнце, размывая горы, по которым мы ещё совсем недавно стремительно летели на лыжах. С каждым днём снегу становилось всё меньше; а ручьи уже неслись шумными потоками в реку, которая вся посинела, набухла и, однажды, мы услышали: - Ледоход!
Всей семьёй поспешили мы к реке и, стоя на мосту, где уже собралось много народу, смотрели, как льдины, шурша и вздрагивая, налезали друг на друга, трескались и с грохотом, крошась и кружа, неслись, увлекаемые вырвавшейся на свободу водой.
Быстро стала подсыхать земля, из которой полезла буйно и весело молодая ярко-зелёная трава.
Мы с Тамочкой в свободное время много ходили по окраинам города, то следуя за ручьями и пуская в них кораблики, то вдыхая свежие запахи оттаявшей земли, свежей молодой травы, слушали весёлую песнь жаворонка, повисшего в голубой вышине.
Лица наши загорели нежным весенним, еле приметным, загаром, а у меня на носу и под глазами появились весёлые золотистые веснушки.
Как-то Тамочка со своим классом ходила в лес и принесла букет пушистых лиловых колокольчиков, которые смешно назывались "самсончики". Позже я узнала их настоящее название - "сон-трава".
Скоро зацвела у нас в палисаднике сирень. Вечерами мы часто выходили на улицу посидеть на скамеечке. Отовсюду доносился запах сирени, а из окон слышалась музыка. Очень модной была тогда пластинка "Чёрные глаза". Шура напевала нам, на октаву ниже, страстные слова популярного романса:
О, эти чёрные глаза,
Меня пленили,
Их позабыть не в силах я,
Они горят передо мной.
О, эти чёрные глаза!
Кто их полюбит -
Тот потеряет навсегда
И счастье, и покой!
Также модной была песенка "У самовара". Мы с Тамочкой бойко напевали, пританцовывая, весьма двусмысленные строки песенки:
...Маша чай мне наливает,
А взор её так много обещает...
У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно...
Но не только эти лёгкие песенки завоёвывали наши симпатии. Молодая наша страна строилась, росла, мужала. Поднимались заводы и электростанции. В Липецке выпускала чугун первая доменная печь, которая послужила фундаментом будущему металлургическому комбинату. И время от времени ночной город озарялся ярким красноватым заревом. Мы знали тогда, что это на "Свободном соколе" идёт плавка.
В небо летели смелые лётчики. Под Липецком, в деревне Студёнки рос мало кому известный мальчишки - Миша, не паинька, вроде нашего Вани. Я слышала это от учительницы, которая знала его. Теперь он стал прославленным лётчиком Михаилом Водопьяновым, учителя с гордостью говорили, что он учился в их школе.
По радио неслись новые песни, которые входили в нашу жизнь. Как ветер, пронеслась по стране "Песня о встречном". Я помню, как впервые Тамочка взяла меня на Первомайскую демонстрацию. Я шла с ней в колонне школьников, а вокруг нас было море людей, которые несли знамёна, портреты вождей и руководителей партии. На открытых грузовиках везли толстых буржуев, на которых был направлен штык красноармейца; хмурый кулак удирал от крестьянина. А над колоннами демонстрантов неслась песня:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка.
И мы с сестрой подхватывали:
Не спи, вставай, кудрявая,
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
Навстречу дня!
Пели песни, "Наш паровоз - вперёд лети", "Как родная меня мать провожала" и другие.
Летом страну облетела весть о том, что в далёком сибирском селе кулаки сожгли тракториста. Появились стихи об "Огненном трактористе". Назывались они "Стихи о трактористе Дьякове Петре". Мы услышали их со сцены в исполнении молодой артистки - дочери известного Липецкого артиста драмы - Стагронского. Она читала их под музыку, и стихи произвели на всех слушателей огромное впечатление. Мы оплакивали тракториста Дьякова Петра и ненавидели лютых врагов советской власти - кулаков. Только спустя много лет, в послевоенные годы, страна узнала, что Пётр Дьяков не сгорел, он выжил, работал в своём колхозе трактористом, сражался на фронте и после войны снова вернулся в свой родной колхоз. Мы учили стихи об "огненном трактористе" наизусть и читали их своим друзьям.
НА РЕКЕ
Лето началось сухое и жаркое. Несколько раз мы ходили на Петровское озеро кататься на лодке и на реку, до которой надо было долго идти пешком через Нижний парк. На реке было очень хорошо. Мы купались, катались на лодке, папа удочкой ловил рыбу. Ходили: мы вместе со знакомыми. На реке росли жёлтые кувшинки и белые лилии. Домой мы приносили лилию, которая долго стояла одна на столе в низкой стеклянной вазочке.
Однажды, накатавшись в лодке и накупавшись вволю, мы уже начали собираться домой, увидели в траве на берегу крошечных зелёных лягушат, которые будто брызгами стремительно рассыпались от нас в разные стороны.
Я очень любила лягушек. Они не вызывали во мне неприязненного или брезгливого чувства, как у многих людей, а нравились мне своей яркой раскраской, покоряли доверчивостью и беззащитностью. Помню, как наш дедушка очень их боялся. Когда я однажды с лягушкой в руке подбежала к нему, чтобы показать "такую красивую лягушечку", он вдруг изменился в лице, вскочил со стула и закричал, тряся руками, как будто защищаясь от страшного зверя:
- Риммочка, брось лягушку, а то я никогда тебя любить не буду!
Меня пугали бородавками, якобы обсыпающими руки людей, берущих лягушек. Но ничто не могло охладить моей любви к этим милым, маленьким беззащитным животным. Я ловила огромных серых жаб и, нежно погладив их шершавую бугристую кожу, чем вызывала брезгливый ужас окружающих, осторожно отпускала в траву.
И вот здесь на реке я снова встретила своих любимых лягушек! Папа с мамой стали звать нас - пора было возвращаться домой, но я умоляла их подождать ещё минуточку, пока мы поймаем лягушат.
К нам подошёл наш знакомый и сказал, что он покажет мне место, где много лягушек. Я пошла за ним. Он подвёл меня к ложбинке, в которой уже начал сгущаться предвечерний туман.
- Где же лягушки? - спросила я.
- Иди туда - увидишь.
Я стала спускаться в ложбинку и вдруг почувствовала, что мои ноги, обутые в сандалии, ступают по чему-то мягкому, и расслышала слабое кваканье лягушек. Я нагнулась и в сгустившемся тумане рассмотрела, что всё дно ложбинки, как сплошным ковром, устлано огромными серыми лягушками, которые, наверное, собрались сюда на ночь.
В ужасе я закричала и побежала назад, по лягушкам. Некоторые из них тяжело запрыгали в сторону, а другие, наверное, уже спали, а я бежала по ним и давила их своими сандалиями.
На мой крик прибежали мама с папой, а наш знакомый громко хохотал над своим "весёлым" розыгрышем.
После этого я долго не могла брать в руки больших лягушек. А своего "знакомого" мы больше никогда не звали с нами на прогулки.
ЗА ГРИБАМИ
Вспоминаю, как мы летом ходили с мамой за грибами. Нас взяли с собой в лес знакомые женщины, знающие хорошо местные леса. Ходили за грибами они рано, вставали ещё до восхода солнца, часа в четыре утра. Дорога в лес шла через Нижний парк за реку, где начинались хвойные леса. Нам очень хотелось пойти в настоящий лес, и мы сразу же вскочили, как только мама разбудила нас.
Долго мы шли по городу, небо только начинало светлеть, а когда спустились в парк, оно зарумянилось на востоке и скоро там показалось огромное розовое, но ещё неяркое солнце. Небо сразу раскрасилось нежными розовато-золотистыми тонами, заголубело. Заблестела в траве роса, засверкала маленькими радужными искорками. Запели птицы, закачались травинки, а в них раскрылись, подставляя солнцу свои неяркие нежные венчики, цветы. Как хорошо было в парке, на лугу, около реки! Такой красоты мы ещё не видели!
Когда мы дошли до леса, солнце было уже высоко. Тонкие сосенки рядами уходили вдаль, а земля вся была устлана порыжевшей хвоей, сквозь которую то там, то здесь выглядывали шляпки грибов: влажно блестели тёмные шляпки маслят, с прилипшими к ним острыми иголочками хвои, розовые - сыроежек; вот вылезла яркая семейка жёлтых груздей, шляпки их прогнулись, подняв вверх края с яркими полосками пластинок на нижней стороне. Пёстрые волнушки, подосиновики и ярко-оранжевые лисички целыми семейками попадались нам на глаза в зелёных рощицах, с которыми чередовались участки хвойного леса.
Наши корзиночки быстро наполнялись разноцветными пахучими грибами. И хотя мы, все вместе, не набрали и половины того, что набрала каждая из наших спутниц, радости нашей не было конца, когда, придя домой, усталые, мы выложили из своих кузовков на кухонный стол лесные наши трофеи!
Все грибы были очищены и пожарены, и папа высоко оценил наши грибные и кулинарные способности, а пуще - наше красноречие, выслушав сбивчивый рассказ о красоте рассвета и утреннего леса, о встрече с природой, которая оставила неизгладимый след в нашей душе.
ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ГОД
Лето принесло большую беду. С тех пор, когда последний сугроб, превратившись в звонкий ручей, пробежал по оврагу и слился с рекой, за всё лето и весну ни одна капля дождя не упала на сухую раскалённую землю. Колосья, не успев налиться зерном, никли к земле под нещадными лучами солнца. Погиб урожай на полях, иссохли колодцы, сохли, не успевшие вырасти, овощи на огородах, сохла на корню картофельная ботва, не дав завязаться на своих корнях молодому картофелю. Сушь охватила многие районы Черноземья и других областей.
К осени разразилось страшное бедствие - голод. Помню это тяжелое время. Хлеб давали по карточкам. Уменьшился скудный паёк. Особенно тяжело было в деревнях, Поток людей из деревень хлынул в город, чтобы найти пропитание. В больницах было много людей, болезнь которых была - голод.
Мы с Тамочкой ходили получать хлеб по карточкам в магазин. Выходя оттуда, мы видели длинную вереницу людей, молча стоящих с вытянутой рукой. Среди них были дети. Дети на вид не были похожи на голодающих, только на "толстом" лице у них был странный пушок. Они молча протягивали к нам руки, и было почему-то страшно смотреть в их глаза.
Когда я спросила у мамы, почему эти дети просят хлеб, ведь у них полные лица, мама ответила мне, что лица у них опухшие от голода и пух на лице - тоже от голода.
Мы отламывали от своего хлеба куски и давали их детям и старикам. Так делали многие люди, выходящие из магазина с хлебом. Иногда видели мать с грудным ребёнком и спешили дать ей. Бывало, что приносили домой совсем мало хлеба, но мама нас за это никогда не ругала, а говорила: "Ничего, нам хватит, у нас есть ещё обед".
В калитку часто заходили бедно одетые люди и просили "хлебушка". Мы старались дать им что-нибудь. Были люди, которые постоянно приходили в наш дом и мы, все пять семей, не сговариваясь, считали их как бы своими, кому мы должны были помогать. Так, всегда приходила мать с грудным ребёнком и двумя маленькими детьми. Мы сажали их в кухне и несли - у кого что было - кормили. Наши мамы отдавали её детям наши вещи.
Ещё ходили постоянно к нам старушка и два старика. Один худенький, маленький и жиденькой бородкой, другой - высокий, степенный с тёмной бородой, с палкой в больших жилистых руках. У обоих через плечо были надеты холщовые сумки. Папа познакомился с ними и когда кто-нибудь из них приходил при нём, звал на балкон, они сидели за столом, папа угощал их тем, что было у нас, они пили чай, разговаривали.
Помню, как в это время мы собирали посылку бабушке. Папа с мамой укладывали в ящик крупу, сахар и другое, а мы с Тамочкой делали "посылку" для Бори - набор инструментов, из костяных игрушек: пилу-ножовку, топор, молоток, рубанок, клещи и бочонок. Написали крошечное письмо еле видимыми буквами и вложили его в такой же маленький конвертик. Всё это сложили мы в спичечную коробку, обшили её кусочком белого материала и химическим карандашом подписали адрес. Свою посылочку мы положили в большую посылку. Потом в письме бабушка писала нам, как обрадовался Боря этой крохотной посылочке - больше, чем гостинцам, которые были в посылке.
ПОСЛЕДНИЙ ГОД В ЛИПЕЦКЕ
Зимой 1934 года я училась уже во втором классе. Это был последний год нашей жизни в Липецке. Ещё одну весну и начало лета предстояло прожить нам в полюбившемся нам тихом красивом городе, и уже близко было то время, когда мы попрощаемся с гостеприимным городом, с нашим милым домом и садом, на зелёной Сталинской улице № 7. Но пока ещё мы не знали и не думали об этом...
Тамочка училась в седьмом классе. Школа того времени искала новые методы преподавания, ломала старые нормы и при этом немало было "наломано"!
Это было время преподавания новым "бригадным" методом. Выглядело это приблизительно так: класс делился на бригады. Каждая бригада получала задания по разным предметам и за выполнение этого задания бригаде ставилась общая оценка. За всю бригаду отвечал преподавателю один ученик и по его ответу преподаватель судил о знании всей бригады. Так, на уроках химии, задание (лабораторную работу, решение химических уравнений), всегда выполняли два человека, которые лучше других разбирались в химии. Задание по математике и физике выполнял Боря Бурштейн - хороший математик. А по литературе за всю бригаду писала сочинения Тамара. За эти два года математику она перестала понимать и когда в 8-м классе Тамочка стала учиться во Владивостоке, папе пришлось нанимать репетитора, чтобы она смогла догнать то, что они "прорабатывали в 7-м классе.
Но зато в 7-м классе у Тамочки обнаружились способности к пению. С ней стала заниматься учительница пения, которой поручена была школьная самодеятельность.
Скоро Тамочка стала петь на школьных вечерах, а потом несколько раз она выступала по радио. Пела она песни Гурилёва и другие: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан", "Одинок стоит домик-крошечка". Особенно любила я как Тамочка пела песню Глинки "Жаворонок":
Между небом и землёй
Песня раздаётся,
Неисходною струёй
Громче, громче льётся.
Не видать певца полей,
Что поёт так звонко,
Над подружкою моей
Жаворонок звонкий...
А когда мы переехали на Дальний Восток и жили в г. Ворошилове (бывший Никольск-Уссурийск), однажды вечером, когда папа сидел у недавно купленного радиоприёмника, а мы с мамой сидели за столом со своим занятием, папа крутил ручку настройки. В приёмнике то попискивало, то завывало, то врывались отрывки японской речи, и вдруг среди этих разноголосых звуков мы услышали:
- Говорит Владивосток. Передаем концерт художественной самодеятельности учащихся школ города. Ученица девятого класса Тамара Кубанёва исполнит песню... И мы услышали голос нашей Тамочки. Сначала неуверенно, а потом, справившись с волнением, она приятным нежным голосом спела знакомую нам песню на слова А.Кольцова "Не шуми, ты рожь":
Не шуми ты, рожь,
Спелым колосом,
Ты не пой, косарь,
Про широку степь...
Мы склонились над приёмником, заглядывая в крошечное светящееся окошечко - шкалу, как будто могли увидеть в нём нашу дорогую Тамочку!
Она не стала певицей. Но всю жизнь радовала людей своим не сильным, но приятным, выразительным голосом. Пела она на вечерах в университете во Владивостоке, пела на фронте для бойцов своего батальона, пела с друзьями-сослуживцами Воронежского ОблОНО и за праздничным семейным столом, И сейчас, уже в почтенном возрасте, моя сестра - Тамара Григорьевна, ветеран войны и труда, поёт в хоре ветеранов партии в своём родном городе Воронеже.
И вот, совсем недавно, 3-го марта сего (1984г.) года она порадовала нас, выступив по телевидению вместе со своим, хором в передаче: "Город Воронеж в программе "Товарищ песня".
НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
Неожиданно в начале лета пошло известие: папу, вместе со всей нашей лётной частью, направляют на службу на Дальний Восток. Предстоял переезд, далёкая дорога и неизвестная жизнь на незнакомом месте. Какой он, этот Дальний Восток? Что ждёт нас впереди? Жалко было расставаться с полюбившимся нам и ставшими близкими городом, домом, садом. Радовало, что вместе с нами едут на Дальний Восток наши друзья - Соколовы.
Мама с папой о чём-то долго разговаривали потихоньку, а мы с Тамочкой томились в мечтах - старались представить себе нашу будущую жизнь.
Но вот мама собрала папины вещи и, он, вместе со всеми мужчинами нашей части улетел на новое место службы. В Липецке остались семьи. Долго ли нам предстоит жить одним?
Но вот, наконец, в конце лета, нам сообщили, чтобы мы собирались, скоро за нами прилетит сопровождающий и повезёт семьи эшелоном на Дальний Восток, к нашим папам.
Ещё при папе мы начали собираться. Пришлось продать все вещи: старинный диван, кресла, круглый стол красного дерева. Папа с мамой решили сдать в музей нашу старинную лампу-вазу.
Как-то днём мы с подругами сидели в большой комнате за столом - играли в "костяные игрушки", когда вошёл человек - сотрудник Липецкого музея. Он пришёл за лампой, но, увидев нашу игру, долго стоял у стола. Потом он стал расспрашивать у мамы, что это за игрушки, из чего они, откуда у нас. Когда мама объяснила ему, он предложил продать их в музей за большую сумму. Но мама сказала, что мы не можем продать эти игрушки, так как это дорогой подарок.
Сотрудник музея бережно взял лампу и, выписав нам документ, сказал, что за лампу музей заплатит деньги, хотя наши родители отдавали лампу музею, как дар.
Ещё при папе почти все наши вещи были упакованы в сундуки (папа заказал ещё один сундук специально для переезда на Д.В.) Оставались только постельные принадлежности, да наши личные вещи.
Мы стали собираться в дорогу. И вот нам сообщили, что завтра прилетает сопровождающий - начальник нашего эшелона. Велика же была наша радость, когда этим сопровождающим оказался наш папа!
На организацию эшелона потребовалось дней десять. Папа собирал в клубе нашего гарнизона женщин - жён военнослужащих нашей части и рассказывал им, как они должны готовиться к переезду, какие правила должны знать и как должны вести себя в эшелоне в пути следования на Д.В., так как путешествие предстоит долгое. В помощь семьям осталась команда солдат. Папу мы не видели целыми днями, он был ответственным не только за сборы, погрузку и порядок в эшелоне, но и за организацию нашего быта в пути.
И вот настал день нашего отъезда. Это было где-то в начале июля. Рано утром были погружены наши вещи на грузовик, и мы поехали на вокзал. Эшелон наш стоял далеко за перроном, в одном из тупиков. Туда съезжались все семьи и организованно грузились в вагоны.
Несмотря на середину лета, день выдался холодный и ветреный. Солнце то появлялось из-за туч, то снова исчезало и становилось холодно.
Грузились мы весь день. И только к вечеру, наконец, все разместились по вагонам, навели порядок в купе. Папа всё время следил за погрузкой и размещением семей по вагонам и купе.
Всего пассажирских вагонов было около двадцати, в конце состава было два вагона с солдатами и два вагона товарных, с хозяйственным оборудованием, замыкавшими наш эшелон. С нами был вагон-кухня, который обеспечивал горячим питанием в пути.
И вот всё проверено, старшие вагонов (заранее назначенные женщины) доложили начальнику эшелона о готовности в путь, о том, что все пассажиры проверены по списку и находятся на своих местах. Папа отдал последние распоряжения, передал команду машинисту и наш паровоз тяжело запыхтел, выпустив целое облако дыма, тронулся. Вагоны залязгали, дёрнулись, пассажиры, крепко держась за поручни и полки, качнулись, некоторые, потеряв равновесие, попадали с верхних полок, и состав медленно тронулся в неизвестное, оставляя нашу уютную тихую жизнь в этом милом городе, где прошли ещё несколько лет нашей жизни.
Прощай, Липецк! Прощай, наш уютный дом! Прощайте парки, Петровское озеро, Соборная гора, школа, друзья, моя первая учительница!
Всё хорошее, что было здесь - останется в нашей памяти на всю жизнь!
Надвигались сумерки. Вагон медленно покачивало, колеса, постукивая на стыках рельс, пели нам свою путевую песенку. В вагонах зажёгся неяркий свет, а мы с Тамочкой, забравшись на верхние полки, лежали притихшие, полные великой грусти об уходящем, а перед нашими взорами вставали картины счастливой жизни в Липецке. Что ждёт нас впереди?
А колёса мерно стучали, чётко выговаривая загадочные слова:
На Дальний - Восток!
На Дальний - Восток!
На Дальний - Восток!... |