ДЕДУШКА
Много интересных и весёлых игр было у нас дома, во дворе, в саду. Но самое радостное ждало нас впереди - поездка к бабушке и дедушке в Нижнедевицк.
Дедушка наш - Богданов Александр Фёдорович, по национальности карел, специалист по строительству теплоэлектростанций, был приглашен из Петербурга в уездный город Нижнедевицк, Воронежской губернии, на строительство теплоэлектростанции, где ему, уже после революции, выделили дом бывшего купца Куфаева ("Куфаевский дом"), в который и переехала с частной квартиры большая дедушкина семья.
Дедушка, был невысокий, коренастый, красивый, с густыми чёрными волосами, вьющимися крупными кольцами (волосы его унаследовала одна наша мама), с аккуратно подстриженной бородкой, добрыми зелёными глазами, весело глядящими из-под густых бровей, с ослепительной улыбкой, открывающее ровные белые зубы. За всю жизнь ни один зуб у него не болел и не выпал. Будучи стареньким и больным, еле передвигающимся с палочкой, он, сидя на крылечке, перетирал зубами говяжьи кости, превращая их в муку и кормил ими цыплят.
Дедушка был очень добрый, мягкий человек, отличный работник и общественный деятель, но дома ни во что не вмешивался и не вникал в хозяйственные дела и заботы о детях, предоставив всё это жене - нашей бабушке.
Доброта его граничила с наивностью. И об этой черте его характера дома ходили анекдоты. Обычно их рассказывала бабушка, добродушно посмеиваясь над ним, на что он не обижался.
Однажды дедушка ехал в командировку. На станции к нему подсел человек и рассказал о том, что его обокрали в дороге и теперь не на что доехать домой. Дедушка сейчас же предложил ему деньги, довольно большую по тем временам сумму. Человек этот записал дедушкин адрес, уверив, что немедленно пришлет эти деньги. Но денег дедушка так и не получил.
Были и другие курьёзы. Но, не смотря на это, дедушка не переставал верить людям и всегда оставался добрым и доверчивым.
Дедушка пользовался большим авторитетом среди мужского населения Нижедевицка. Часто в дом к нему приходили друзья и знакомые. Они любили поговорить о политике и других важных делах, гак как дедушка не употреблял спиртного и не курил, то разговоры эти часто проходили за чашкой чая или на завалинке во дворе. Предметом всеобщего удивления и восхищения были радионаушники, которые дедушка сделал сам.
В то время радио в Нижнедевицке ещё не было и, поэтому к дедушке приходили посмотреть "чудо" и послушать голоса, идущие из черненьких кругляшков, не только горожане, но и крестьяне из ближайших деревень. Авторитет дедушки в их глазах поднимался ещё выше.
К нам, внукам, он относился ласково и любил давать наставления, с которыми мы радостно соглашались, не понимая их смысла. Дедушка, был очень идейным, хотя и не был партийным. В войну он, уже больной, продолжал работать (в г. Воронеже) в котельной электростанции, пока не слег. Он не сомневался в нашей победе с первого дня войны и постоянно слушал радио, лежа с наушниками. Он не терпел никаких слухов и запрещал в доме рассказывать о них.
Когда по радио сообщили о приближении к городу врага и объявили об общей эвакуации, дедушка не вынес этого удара и у него сделался инсульт. По этой причине они с бабушкой остались в оккупированном городе и вынесли всю тяжесть оккупации. Умер дедушка спустя несколько лет после освобождения города и нашей Победы, в кругу семьи.
БАБУШКА
Свою бабушку мы звали мамой-Лёлей. Пошло это от сестры. Когда Тамара была маленькой, а меня и вовсе ещё не было, её отвезли на лето к бабушке. За лето Тамочка на свежем воздухе окрепла, бабушка отпоила её парным молоком, и она так привыкла к бабушке, что стала звать её мамой.
Когда же мама с папой приехали за дочкой, она очень плакала, расставаясь, с бабушкой, и не хотела ехать домой.
Позже, снова привыкнув к маме, она всё же оставила за бабушкой имя "мама", добавив к нему "Лёля", как называл её дедушка.
Наша бабушка - Елена Николаевна, была очень интересным человеком. Родом из рабочей семьи, она рано потеряла мать и её воспитывал отец - столяр-краснодеревщик. Он так и не женился, отдав всю свою привязанность и всё свободное время дочери.
Бабушка была очень энергичной, умелой, властной и, в то же время, очень доброй и отзывчивой.
Выйдя замуж за нашего дедушку, она стала хорошей матерью и хозяйкой. Детей у неё было семеро, восьмой - Миша, умер в раннем детстве.
Бабушка была отличной швеёй и рукодельницей и преподавала уроки рукоделия в Нижнедевицкой гимназии. Переехав из Петербурга в маленький уездный городок Нижнедевицк, и оказавшись в новой обстановке, бабушка вынуждена была вести довольно большое хозяйство и, не видя от мужа помощи, скоро махнула на него рукой и взяла весь груз забот о семье на свои хрупкие плечи. С тех пор она стала не только хозяйкой, но и главой семьи, хотя дедушка, добросовестно трудившийся, и давал семье материальное содержание, но был в подчинении у неё и, по сути дела, не имел "права голоса". И хотя между собой они и ладили, - дедушка всегда называл её ласково "Лёленка", но бабушка крепко держала в руках бразды правления и не обращалась больше к нему за помощью или советом.
Бабушка была очень общительным человеком. Она хорошо шила и не только обшивала всех в доме, но часто деревенские женщины приходили к ней с просьбой сшить что-нибудь им или ребятишкам и бабушка никогда не отказывала. Платы с них за это она никогда не брала. Но зато и ей они оказывали всяческие услуги.
Постоянно в доме у нее были помощники. Помню маленькую пожилую "Мавруху", которая белила дом. По праздникам какие-то женщины помогали бабушке печь, крестьяне привозили сено для коровы.
Со всеми она была радушна, каждого пришедшего в дом, сажала за стол. Часто приходили сразу несколько человек, иногда с детьми и всем было место за столом и приют в доме.
Особенно много друзей было у бабушки в окрестных деревнях: в Логу, Кучугурах и других, названия которых я уже не помню. Часто бабушку с дедушкой приглашали на крестины кумовьями, они ездили в деревни на большие праздники, откуда за ними приезжали крестьяне на лошадях.
Весёлая и приветливая, бабушка всюду была почётной гостьей и своим человеком. Она любила попеть и поплясать.
Бабушка всегда была, центром не только своей семьи, но и всей нашей большой родни.
В трудные годы войны, пережив оккупацию, находясь, после освобождения, вместе с нами, в эвакуации и после войны, вернувшись в родной город, она мужественно переносила голод, лишения, материальные трудности, была ядром семьи. К ней тянулись не только мы - дети, внуки, но и окружающие нас люди.
Она умело и экономно вела скудное послевоенное хозяйство, давая нам, вместе с приготовленной ею пищей, тепло и радость.
Большая оптимистка, бабушка и в тяжёлые минуты не падала духом, умела приободрить и нас, молодых. Её девизом была шутливая, но полная глубокого оптимизма фраза: "Ничего, ребята, было хуже, а это - переживем!"
Она радовалась на первую правнучку и дожила до светлых дней возрождения нашей страны, увидела своих детей, внуков и правнуков здоровыми и счастливыми, оставила о себе светлую и благодарную память в наших сердцах.
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Радость начиналась со сборов в Нижнедевицк. Как только папа с мамой объявляли нам, что скоро мы едем к бабушке, сердца наши наполнялись радостью скорого свидания с дорогими нам родными: мамой-Лёлей, дедей (так звали мы с сестрой бабушку и дедушку), Зоей, Борей, тётями, дядями и двоюродными сестрами.
Мы сразу же начинали собирать самые нужные вещи, без которых в Нижнедевицке обойтись было никак нельзя. И без конца спрашивали у мамы:
- Когда же мы поедем?
Наконец наступал этот счастливый день. Вещи уже упакованы, мы с Тамочкой одеты соответственно предстоящей дороге.
Рано утром, когда все наши друзья ещё спят, к дому подъезжает извозчик. Запряженный в мягкую коляску красивый высокий конь вороной масти, в нарядной сбруе, украшенной медными бляшками. На высоком сидении, натянув вожжи, сидит огромный кучер. Папа вместе с ним укладывает сзади коляски вещи, мы залезаем на мягкое сиденье.
Вместе с нами отправляется в дорогу неразлучная собачка - Сильва, маленькая белая, с коричневым пятном, кокетливо раскрасившим половину мордочки и одно ухо, и другим таким же, украсившим бедро левой ноги. Она радостно виляет крошечным кусочком хвоста и заглядывает всем в глаза, как бы спрашивая: "А меня не забудете взять?"
Извозчик, щёлкая языком и причмокивая, погоняет коня, а тот, грациозно выбрасывая ноги и покачивая красивой головой, легко бежит рысцой, дробно выстукивая подковами по булыжной мостовой. И нас охватывает такой неописуемый восторг от раннего утра, чистых свежих улиц, на которых ещё нет прохожих, а только видны дворники с метлами, заканчивающие свою работу, и особенно от весёлого перестука копыт резво бегущего коня.
Подъехав к вокзалу, извозчик делает губами резкий вибрирующий звук, натягивает вожжи, и конь с разбега останавливается и замирает, кося на нас умным карим глазом.
И вот мы уже едем в поезде. Мы с сестрой у окна, не отрываем взгляд от несущихся мимо полей, станций, деревень. Мелькают столбы с летящими навстречу проводами, которые то опускаются вниз, то поднимаются вверх, а на них, как на коврике, вышитым мамой, сидят чёрные ласточки с длинными тонкими хвостиками и белыми грудками.
Мы не устаём смотреть и спрашивать обо всём увиденном у папы и едва отрываемся от окна, когда мама зовёт нас позавтракать.
И совсем неожиданно слышим, как проводник объявляет:
- Следующая станция - Нижнедевицк.
Сердце сладко замирает и уже нет терпенья дождаться эту самую "следующую станцию".
Не успели мы выйти из вагона, а папа вынести наши вещи, как увидели бегущего нам навстречу Борю, а за ним - дедушку.
Боря - младший сын бабушки и дедушки, мамин брат. И хотя он приходится нам с сестрой дядей, но так как мы с ним одногодки, а Тамара и вовсе старше его, мы считаем Борю своим братом.
После радостных возгласов и объятий, мы все идём к телеге, на которой приехали за нами дедушка с Борей. Путешествие ещё не кончилось, оно продолжается! И эта часть его самая приятная и волнующая.
Мы садимся на телегу, запряженную знакомым нам смирным жеребцом Васькой. Вещи сложены, дедушка натягивает вожжи, Васька трогается с места сначала неохотно, потом живее, переходя на лёгкую рысь. Мы трясёмся на телеге по земляной дороге, но зато какой простор открывается перед нами, какая необъятная степь расстилается до самого горизонта!
Зеленеют поля, вдоль дороги поднялась и уже колосится рожь. От лёгкого теплого ветерка она колышется зелёными волнами, то и дело, среди нежной зелени ржи синими звёздочками мелькают васильки.
Сколько видит глаз - всюду зеленеет, переливается на солнце, в буйном разнотравье раннего лета, степь. Как будто ковёр, сотканный из тысяч нежных цветов, покрывает землю.
То и дело над гладким степным покровом поднимаются, собранные в золотистые початки, ярко-жёлтые цветы. Во множестве усеянные мелкими, еле видными цветочками, раскрылись белые кружевные зонтики трав. Сочные фиолетовые свечки соцветий мелькают, уступая место нежно-голубым колокольчикам, целыми гроздьями поднявшимися из густой травы. Розовые шарики "кашки" темнеют среди россыпи бело-жёлтых ромашек, бледно-розовые метёлочки мелких цветочков и сочные бордовые крупные цветы колючего будяка, - столько прелести в этом неярком разнотравье, что хочется обнять все эти цветы и травы, броситься головой в свежие охапки цветов и вдыхать, вдыхать в себя их медовый сладкий аромат.
Солнце не знойное, заливает всё тёплым сиянием, над степью - необъятное голубое небо и всюду слышатся голоса птиц! И мы не можем нарадоваться и надышаться сладким степным воздухом...
Васька замедляет свой бег, а папа предлагает всем слезть с телеги и пройтись пешком, чтобы дать отдохнуть лошади и размять ноги. Мы с радостью "разминаем ноги", бегая за пёстрыми бабочками или срывая васильки и ромашки. Вместе с нами бежит, заливаясь радостным лаем, Сильва. Она гонится за птичкой, бросается в рожь, пропадает на мгновенье и, появляясь вновь, несётся вперёд, обгоняя нас.
Пение птиц, звон насекомых, шелест ржи - все эти звуки оглушают нас, и мы смеёмся от счастья, от ожидания ещё более радостного и сами без конца щебечем, как птицы.
Устав, мы снова забираемся на телегу и видим, как поля, протянувшиеся от нас далеко к горизонту разноцветными квадратами, кружатся, как будто плывут мимо нас по кругу.
И опять поля и степь. Взрослые переговариваются о чём-то, а мы, утомлённые дорогой, опьянённые крепким стенным воздухом, прикорнули на душистом сене.
И вдруг, потянуло знакомым запахом... дымком. Не тем дымом, что идет из городских печей, а особым, деревенским дымком, запахом горящей соломы и кизяка.
Мы сразу настораживаемся и всматриваемся вдаль - не подъезжаем ли уже?
Конь побежал веселей, и вот уже показались вдали кусты акации, крыши ближних домов и запахло деревенским дымом - дымом родины! Мы въезжаем в Нижнедевицк.
Много лет прошло с тех пор, много пришлось нам исходить и изъездить, но всегда в памяти останется этот дорогой нам запах родины... И на память приходят слова русского поэта:
"...и дым Отечества
нам сладок и приятен!"
ПРОБУЖДЕНИЕ
Просыпаюсь оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво трясёт меня за плечо. С трудом открываю глаза и вижу маму-Лёлю, наклонившуюся ко мне с огромной кружкой тёплого парного молока. Сразу меня охватывает радостное чувство - мы в Нижнедевицке, у бабушки! И уже с закрытыми глазами выпиваю молоко и сон, легкий и ласковый, опять овладевает мной.
Второй раз просыпаюсь от крика петуха. Он большой, медно-красный с ярким гребнем и огненной бородкой, подтянувшись на высоких ногах, хлопает крыльями и, вытянув до предела шею, оглушительно кукарекает. В открытое окно льётся утренняя прохлада, слышно радостное кудахтанье кур, бормотанье индюка.
В маленькой спальне я одна. Мама, и папа уже встали и, наверное, в кухне, у бабушки. По комнатам распространяется запах неизменного, любимого бабушкой, кофе и еще чего-то вкусного печёного - наверное, бабушка уже напекла к завтраку наших любимых пирожков.
Но я спешу натянуть на себя сарафанчик и, как договорено с Борей, вылезаю в окно, минуя многочисленные комнаты и кухню, чтобы улизнуть от завтрака, наиграться вволю в огромной куче белого сырого песка, привезённого для нас дедушкой.
Боря уже здесь. Он встает рано, вместе с мамой - нашей бабушкой. И пока она доит корову, выгоняет её в стадо и топит печь - не отстаёт от неё ни на шаг. Если же, проспав почему-либо, не обнаруживает её в спальне, то начинает во весь голос орать до тех пор, пока бабушка, услышав его рёв, не прибегает к нему, чтобы утешить своего младшенького.
Боря - крепкий румяный мальчик, светлые волосы его легко кудрявятся. У него светло-зелёные, открытые, как у дедушки, глаза, небольшой прямой нос, крупные губы. Всё лицо его выражает доброжелательность и, в то же время, он очень застенчив.
С Борей мы большие друзья. Усевшись у кучи песка, мы начинаем старательно строить дворцы с башнями и бесчисленными ступеньками лестниц, Мы так увлеклись, что не слышим приближающихся шагов дедушки, который пришёл звать нас завтракать, нехотя оставляем интересное занятие и идём в дом умываться, где за столом уже ждут нас, собравшиеся на завтрак, родные.
БАБУШКИН ДОМ
О бабушкином Доме хочется сказать особо. С ним связаны у нас самые прекрасные воспоминания детства.
В дом съезжались на лето дети и внуки бабушки и дедушки не только потому, что в нём было много места, что большой сад располагал к отдыху, но дом ещё был притягательным центром, в который стремилась хоть раз в год, хоть ненадолго собраться большая наша родня. В нём царила атмосфера доброжелательности, гостеприимства, высокое чувство родства. Сюда приезжали, чтобы прикоснуться к чистому роднику мудрости и дружелюбия, чтобы почерпнуть в нём силы для дальнейших житейских непростых и нелёгких дорог. Бабушка и дедушка были тем живым звеном, которое связывало воедино всю нашу родню, здесь все мы познавали высшие законы родства и уважения к своему роду и к себе самим.
Дом был большим и просторным, крытый железом. С улицы под окнами его росли берёзки, которые, отцветя серёжками, рассыпали летом крошечные семена, похожие на маленьких птичек.
Крепкие ворота и дубовая калитка вели в просторный двор, где находились три больших сарая. В одном содержались у бабушки корова и коза, во втором огромном (видимо, у купца он был конюшней) висели большие, в мой рост, плетёные корзины. В них неслись куры, и Зое с Тамарой было поручено по утрам выбирать из них куриные яйца.
Дом был выбелен снаружи белой глиной, высокая завалинка аккуратно подведена, на окнах - резные ставни.
Вход в дом начинался из сеней, из которых направо шла дверь в просторную кухню, прямо - в большую кладовку. Кухня двумя окнами выходила во двор - на юг, в углу кухни находилась огромная русская печь, в которой бабушка стряпала на большую семью.
У окна стоял стол, за которым мы обычно, завтракали. В углу висели тёмные старинные иконы, хотя я никогда не видела, чтобы бабушка молилась или крестилась.
Из кухни, напротив окон, была дверь в столовую. Это была просторная квадратная комната. Здесь, посреди комнаты, стоял большой прямоугольный стол, всегда накрытый белой скатертью. Слева в углу находился огромный, тоже старинный, буфет, искусно сделанный нашим покойным прадедушкой.
За буфетом была стеклянная дверь на балкон. В столовой, обычно, все мы собирались на обед и ужин.
Отсюда вели ещё две двери: одна в комнату квартирантов, а вторая - направо, вела в спальню, выходящую окнами во двор, в ней стояли комод и две кровати и где спали дедушка, бабушка и Боря. Из спальни дверь вела в зал - самую большую комнату с четырьмя окнами, выходящими на улицу.
В зале было пианино, на котором играла тётя Шура, и - гордость бабушки - старый граммофон, с огромной причудливой трубой.
Из зала вела дверь в южную часть дома, где находилась передняя с кладовой (тёмной комнаткой, имеющей выход во двор, на восток), а из передней открывалась дверь в последнюю меленькую комнатку - спальню, выходящую окошком во двор, как и спальня бабушки.
Это была комната маминой сестры Шуры, у которой был муж - дядя Вася. На лето эту комнатку отдавали нам, а тётя Шура с дядей Васей временно перебирались в зал.
Зоя с Тамарой летом спали в столовой, а когда наш папа уезжал, то мы с мамой и Зоя с Тамарой спали в зале, расстилая перины прямо на полу, чему мы были очень рады.
Как я уже сказала, из столовой дверь открывалась на балкон. Балкон был большой, деревянный, под крышей, открытый в сторону сада, со сходящими в него деревянными ступенями с перилами.
На балконе мы собирались вечерами пить чай из самовара. Об этих вечерних чаепитиях и о саде у меня будет особый рассказ.
КВАРТИРАНТЫ
Когда бабушка с дедушкой, ещё молодые, вселились с шестью детьми в просторный Куфаевский дом, дедушка работал мастером на местной электростанции, а бабушка зимой преподавала рукоделие в гимназии.
Однако средства их были небольшими, и они решили пустить квартирантов в одну из свободных комнат. Это были три девочки из ближайшего села. Они приехали в Нижнедевицк учиться в гимназии. Отец одной из них - Мани Фоминой - служил в селе фельдшером и её мать, знавшая немного семью нашей бабушки, упросила ее взять на квартиру дочь и ещё двух девочек, её соучениц.
Маня была моложе нашей мамы. Сима (наша мама), училась тогда в старших классах гимназии, а Маня - в средних. Несмотря на разницу возрастов, девочки очень подружились. Подружились и родители. Бабушка относилась к квартирантам, как и к своим дочерям. Если своим она шила обновы, то такие же шила и девочкам. Родители Мани старались также отблагодарить Елену Николаевну и Александра Фёдоровича за приют и ласку, а дружба их с годами переросла в привязанность настолько сильную, что походила скорее на родственные чувства.
Несколько лет прожила Маня в бабушкином доме. Когда же Сима вышла замуж и переехала в Воронеж, а Маня поступила в мединститут, она стала жить с нашей мамой у нас.
Много лет была эта прекрасная дружба, и хотя жизнь разбросала наши семьи по разным дорогам, всё же суждено было не раз встретиться подругам. Так случилось в годы войны, когда уже немолодыми женщинами, потерявшими своих мужей (дядя Яша был убит на войне), встретились Сима и Маня - Серафима Александровна и Мария Григорьевна - в эвакуации.
Мария Григорьевна, будучи известным врачом, начальником железнодорожной больницы, очень помогла нашей семье в тяжёлые годы войны - годы голода и лишений, поддерживала в трудные минуты. А мы благодарили её своей безграничной любовью.
Мы - их дети, я и дочь Марии Григорьевны - Рита, подружились в это трудное время и также остались близкими людьми. И теперь, при наших редких встречах, разговор наш неизменно возвращается к гостеприимному бабушкиному дому, к Елене Николаевне и Александру Фёдоровичу, ко всей этой большой и хорошей семье, делившейся с людьми щедростью своего большого сердца.
НАША РОДНЯ
Летом к бабушке в дом приезжали и другие родные, в доме становилось шумно и весело.
Старший сын бабушки и дедушки Модест приезжал со своей семьёй - женой тётей Таней и дочуркой Ниной. Дядя Модест был зоотехником. Он был ещё молодой, весёлый, все мы очень его любили. В юности он был одним из первых комсомольцев в Нижнедевицке, заводилой, любимцем девчат. Совсем мальчишкой он убегал на фронт.
Дядя Модест много лет работал в животноводстве, из них несколько лет, перед войной, посвятил работе в заповеднике Аскания-Нова. В Отечественную войну он был на фронте минёром и прошёл всю войну от Сталинграда до Будапешта.
Тётю Таню, его жену, помню молодой, красивой, с вьющимися золотистыми волосами. Мне она казалась вышедшей со старинной картины, которую я видела в бабушкином альбоме. Тётя Таня была хорошей хозяйкой, в трудные послевоенные годы она поддерживала нас, племянниц, особенно в голодный 1947 год, и дала приют нашей семье, вернувшейся после эвакуации в родной город.
Нина, их дочь, на четыре года младше меня, в первые приезды наши в Нижнедевицк была совсем маленькой, а потом помню её двух-трёхлетней девочкой хорошенькой, смешной, боевой. Она не выговаривала букву "к" и, помню, как она рассмешила всех за столом, спев неожиданно песенку:
|
На столе стоит бутыл-а, А в бутыл-е моло-о. Прощай, папа, прощай, мама, Уезжаю дале-о! А однажды, когда мы, младшие, играли во дворе в песке, Нина, бормотавшая что-то себе под нос, вдруг побежала в дом, радостно крича: - Бабушка, корова! Бабушка, корова! Бабушка, испугавшись, не забодал ли нас бык, появлявшийся иногда на улицах, кинулась во двор, а Нина всё кричала: - Бабушка, корова! Потом, видя, что её не понимают, она остановилась перед бабушкой и, вся натужившись, залепетала: - к-к-к-к-к-к-к-к-к-к!!! |
|
Приезжал второй сын дедушки и бабушки - Коля. Он учился в Воронеже в ветеринарном институте, был комсомольцем, тогда ещё не был женат.
Дядя Коля - высокий, худощавый, кудрявый, весёлый и общительный, очень любил детей. Мы все окружали его и он возился с нами: то что-то строгал ножом и мастерил для нас, то рассказывал нам страшные небылицы, заставляя нас дрожать от страха, и когда младшие от ужаса готовы были разреветься, вдруг заканчивал ужасную сцену словами: "... и тогда из-за каменной стены вдруг вылетает... комар!" Мы весело хохочем, а дядя Коля серьёзным голосом, как будто и не было шутки, продолжает рассказывать "жуткую" историю дальше...
После окончания ветеринарного института, дядя Коля работал ветврачом, был заместителем министра, главным вет.врачом Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Во время войны он выполнял ответственную работу.
Приезжала к бабушке с семьёй следующая по возрасту, за Модестом, мамина сестра тётя Таня, с мужем дядей Лёней и дочкой Лялей.
Тётя Таня, обаятельная своей простотой и добротой, всегда со всеми приветливая, готовая каждому сделать что-нибудь хорошее. Несмотря на своё нелегкое замужество, она была прекрасной матерью и хозяйкой, умела из малого сделать необходимое, всегда выглядела скромно, нарядно и элегантно.
Тётя Таня, потеряв на войне мужа, рано осталась одна с двумя детьми и посвятила всю свою оставшуюся жизнь детям и внукам.
 | Ляля была еще маленькой, она на два года младше меня. Помню ее большие серые, очень правдивые и серьёзные глаза. Была она доброй и уступчивой, в играх мы с ней всегда ладили. |
Дядя Лёня - муж тёти Тани оживлял наше общество, был весёлый, остроумный. Он хорошо фотографировал и все мы, уезжая из Нижнедевицка, обычно увозили с собой карточку, сделанную дядей Лёней. Помню одну такую фотографию, к сожалению, после войны она не сохранилась, оставшись только в нашей памяти.
На поляне под липой, между двух стожков сена, расположилось на траве общество: все наши родные. В центре сидят на стульях мама-Лёля и дедушка, а вокруг них стоя, сидя и лёжа - все мы: дядя Модест, дядя Коля, дядя Лёня (у него от руки к аппарату тянется светлый луч - ниточка), дядя Вася, папа, мама, тётя Шура, тётя Таня, тётя Таня (Модеста), Зоя, Тамара, Боря, Ляля, Нина и я. Впереди, рядом с лежащей на траве Тамарой - Сильва.
Дядя Лёня был не только весёлым, но и талантливым человеком. Имея среднетехническое образование, он работал на должности инженера Управления железной дороги Москва-Донбасс. Он прекрасно фотографировал, занимался художественной фотографией и неоднократно участвовал на Всесоюзных фотовыставках. Во время войны он, имея на руках бронь, окончил без отрыва от производства курсы снайперов и, сдав бронь, пошёл добровольно на фронт с ополчением и погиб в 1942 году.
Постоянно жили в это время с бабушкой тётя Шура с дядей Васей: и Зоя с Борей.
Зоя - младшая из маминых сестер, (после неё был только Боря), была на четыре года старше Тамары. Зоя была весёлая, большая затейница. По её инициативе мы затевали игры в цыган, она выдумывала наряды и украшения. В саду она знала всякие лазейки и, хотя была маленького роста, превосходно, лучше всех, лазала по деревьям, никто больше неё не мог нарвать вишен к столу. Она затевала игры в прятки, в которых принимало участие всё наше народонаселение, в том числе и взрослые - дядя Коля, тётя Шура, тётя Таня, дядя Модест, наш папа. И никто лучше Зои не мог спрятаться. Её искали часами, и находили в самых неожиданных местах.
Так, однажды, мы долго не могли найти Зою и Тамару. А надо сказать, что мы не бросали игры, как бы долго не приходилось искать спрятавшихся. Пошли за помощью к взрослым. И после долгих поисков в доме и в саду, когда уже потеряли всякую надежду найти их, мы начали кричать во всё горло, взывая к их совести, откуда-то сверху вдруг раздался приглушённый смех. Мы сразу повеселели и с новыми силами начали искать пропавших. Смех раздавался со стороны беседки. Но ни в беседке, ни на высокой покатой крыше их не было. И только когда кто-то из взрослых, став на стол и уцепившись за бревно, подтянулся и заглянул наверх, увидел сидевших на перекрещенных брёвнах под потолком беседки, скрюченных в три погибели и умирающих от смеха Зою и Тамару.
С большим трудом удалось спустить их оттуда. Мы очень удивились, как они смогли забраться туда, так как Тамара еле дотягивалась до брёвен, а Зоя и вовсе до них не доставала. Но эта тайна так и осталась нераскрытой.
Зоя была затейницей и организатором набегов на соседний огород (рядом с нами, по другую сторону двора, соседями были хорошие приятели наших бабушки и дедушки - врачи).
Среди бела дня мы перелезали через забор и в полном молчании ползли между грядок, добираясь до грядок с морковью и огурцами. Надёргав по несколько морковок или сорвав по огурцу, мы также уползали из огорода и, перебравшись через забор, усаживались где-нибудь в высокой траве и уплетали немытые наши трофеи. Самое интересное было то, что такие же овощи, и не хуже на вкус, росли на нашем собственном огороде, но чужие, добытые с таким сомнительным успехом, были слаще!
О наших проделках, конечно, знали наши добрые соседи, но почему-то никогда не жаловались нашим родителям. Вспоминая об этом спустя много лет, мы краснеем за свои поступки, но тогда - увы! - это казалось нам пределом храбрости и фантазии.
О Боре, младшем в семье мамином брате я уже рассказывала. Хочу добавить только, что юношей Боря был очень способным и серьёзным. В последних классах школы увлекался радиотехникой. Во время войны поступил на работу на авиазавод, эвакуировался с заводом в Андижан. В 1942 году осенью с завода был взят в армию, был на фронте автоматчиком, тяжело ранен в бою. Умер от ран в городе Волчанске в 1943 году.
Тётю Шуру помню я молодой и красивой. Она была младшей, после тёти Тали, маминой сестрой. У нее были прекрасные каштановые волосы, заплетенные в толстую косу, выразительные карие глаза, вздернутый хорошенький носик и, открывающиеся в сдержанной улыбке, ровные белые зубы. Шура была скромной и застенчивой. Она хорошо играла на пианино, была весёлая в своей семье, но не при чужих. Она была образцом хорошо воспитанной барышни.
Дядя Вася - её муж, был всеми нами очень любим. Полный, добродушный, он был добрым, уживчивым. У него был дар, за который мы все его обожали - он прекрасно играл на баяне. Малоразговорчивый и даже застенчивый, он всю душу вкладывал в музыку. Все мы знали, когда дядя Вася волновался, он начинал напевать без слов. Тетю Шуру он нежно любил. У них не было детей, но жену он оберегал как ребёнка и звал её "сыночек".
Часто вечерами мы все собирались на балконе за самоваром. Это было очень приятное время. Начинались интересные рассказы взрослых. Мы ловили каждое слово старших, а им всем было о чём рассказать.
А потом дядя Вася брал в руки баян и начиналась музыка. Играл он виртуозно. Мы, замерев, слушали его игру, а потом пели под баян песни - боевые, революционные, тихие, лирические.
Вокруг стола, на балконе, освещённые большой керосиновой лампой под матовым розовым абажуром, сидели близкие родные, очень добрые и хорошие люди.
Над лампой кружатся ночные мотыльки, летящие из тёмного зада на свет, мы сидим притихшие, вслушиваемся в слова и мелодию песен. Сами мы уже не поём, мы устали, глаза слипаются, но боимся только, чтобы не увидели мамы и не увели спать!
Но мамы увидели и нас тихонько ведут в комнаты, где уже лёжа в прохладной постели, мы слышим песню - голоса наших родных - самых добрых и дорогих на земле людей.
САД
Сад начинался от ступенек лесенки, ведущей с балкона. По обе стороны ступенек росло по кусту роз. Они не были изысканных сортов, это были самые обычные некрупные розы средней чернозёмной полосы, именно "розового" цвета, обладающие сильным и приятным ароматом. Аромат их слышен был на веранде, букет свежих роз стоял в столовой в стеклянной вазочке, ярко выделяясь на белой скатерти обеденного стола.
Вдоль высокого сплошного забора, отделяющего сад от улицы, у дома росла сирень. От балкона, прямо вглубь сада, вела узкая аллея, вдоль которой росли яблони всевозможных сортов. Кроме яблонь, были сливы, тёрн и крыжовник. Самой любимой была у нас одна яблонька, на невысоких раскидистых ветках которой росли удивительные яблочки - очень маленькие, светло-зелёного, почти белого цвета, на коротенькой толстой ножке. У них был необычный вкус: сладкие и ароматные, они были нашим любимым лакомством.
Бабушка не разрешала нам рвать зелёные несозревшие яблоки. Но подбирать опавшие можно было. Часто; не удержавшись, мы потихоньку срывали заманчивое яблочко. Но бабушка тотчас, как будто знала, подзывала нас:
- Ну-ка, покажи яблочко, - и, осмотрев яблоко, замечала - это упавшее, а это - сорвали!
-И как это ты, мама-Леля, знаешь?! Бабушка показывала нам на кончик яблочной ножки:
- У падалиц самый кончик ножки - чёрный, а у растущих на ветке - зелёный.
Сделав это открытие, мы иногда бессовестно пользовались им: сорвём лакомое яблочко, поплюем на ножку и потрём её о землю. Бабушка долго рассматривает ножку, потом заключает: - Падалица!
Мы всё лето пользовались бабушкиным открытием, но всё же, уезжая, повинились ей и она, рассмеявшись нашей хитрости, простила нам наши грехи!
Дальше аллея круто поворачивала влево и, пройдя по ней мимо многочисленных яблонь и груш, можно было попасть на большую лужайку, на которой росла огромная старая липа, такая раскидистая, что мы часто всей большой семьёй приходили сюда с одеялами, расстилали их и в жаркую пору, когда в комнатах и балконе царил зной, отдыхали здесь. Взрослые вышивали или занимались какой-нибудь другой работой, а кто-то один, часто это были мама или тётя Шура, читал вслух.
От цветущей липы исходил сладкий аромат, пчелы гудели в её соцветиях. За поляной были целые заросли ирисов и лилий. Они так разрослись, что казались нам огромными джунглями. Здесь мы любили играть в цыган.
Дальше дорожка, идущая вдоль сада, приводила нас к беседке. Это было довольно большое круглое деревянное строение с высоким куполом. Вдоль её стенок, доходящих нам до самой головы, а старшим - до плеч, были сделаны полукруглые лавочки, а посредине круглый стол, став на который, Тамара могла дотянуться до брёвен, которые, перекрещиваясь, представляли собой опору беседки, на них, очевидно, держалась крыша. Стены беседки составляли ажурные сплетения тонких реек, настолько густо заросших диким виноградом, что сквозь него не было видно ничего вокруг. Открытым оставался только вход в беседку.
Беседка была также любимым местом наших игр, особенно любили мы здесь читать или рассказывать сказки.
По обеим сторонам беседки росли два огромных куста жасмина. Их крупные белые цветы источали нежный аромат. Под кустами у нас было кладбище. Там хоронили мы птенцов, выпавших из гнезда и других умерших птичек.
Иногда ж находили живых галчат. Эти крупные птенцы были очень забавные, они привязывались к нам и брали корм из рук. Помню одного галчонка, который долго жил у нас, но всё-таки выходить его мы так и не сумели. Мы с большими почестями похоронили галчонка под кустом жасмина, сделав похоронную процессию и совершив все положенные обряды.
Это не было забавой для нас, потому что мы действительно, жалели животных, а похороны мы видели издали и подражали им.
За беседкой шла калитка в огород, который также был для нас целым миром. В огороде, кроме грядок с овощами, росли подсолнечники и много цветов. К огороду выходил со стороны двора стеной амбар, перед ним, на большой площадке, как и во дворе, складывались огромными башнями кизяки.
В это место особенно слеталось множество красивых крупных бабочек: черный с красным и белым - "адмирал", яркая "крапивница", "павлиний глаз", с разноцветными кругами-глазами на крыльях; "перламутровка", которую мы звали за серебристо-жемчужный цвет внутренней стороны крыльев - "зеркальцем". Мы любовались бабочками, но не ловили их.
Из беседки, сделав полукруг, по окраине сада, мы могли возвратиться по главной круговой аллее к балкону. Недалеко от балкона росло несколько великолепных груш, особенно одна из них, плоды которой назывались "дули". Если эти дули, огромные и сладкие, вовремя не снять, то, падая, они разбивались в лепёшку. Груша эта особенно тщательно оберегалась. Нам не разрешалось лазать на неё. Но вездесущая Зоя залезала, на крышу амбара и оттуда рвала дивные дули.
На другие же деревья, которых в средней части сада было множество, мы не только лазали, но и играли на них. Часто мы играли в разных зверей, живущих на деревьях. Причём, у каждого "зверя" был свой дом - своё дерево. Мы очень удобно устраивались на раскидистых ветвях, "спали" на них, приходили друг к другу в гости, угощались.
Вокруг всего сада, по краю его, вдоль забора, выходившего к нашим соседям Потеряхиным, росли вишни. Их было очень много и, кроме того, что мы могли в любое время залезть на дерево и есть вишни, сколько нам хотелось, у нас была обязанность: каждый день собирать вишни для общего стола и для варенья, которое в бесчисленном количестве варили бабушка, наша мама и тёти.
Для этого нам вешались на шею решёта и все мы, дети, лезли на деревья рвать вишню, Мы, младшие, конечно, мешали, путаясь под ногами, больше же приходилось рвать вишни Зое, Тамаре, тёте Шуре и тем, кто еще приезжал к бабушке. И, несмотря на то, что это было не легко, все мы очень любили это занятие.
Когда же мы залезали на вишню только для того, чтобы поесть её, то чаще, сидя на своих деревьях, мы рвали "потеряхинские" вишни. Это было ужасно интересно, но и страшно, так как потеряхинская бабка, нарвав крапивы, часто подкарауливала нас под забором, в каком месте - угадать было невозможно и, улучив удобный момент, больно стегала по рукам крапивой. Опять же попадало больше старшим, так как мы, младшие, были трусливее.
То же самое делали и потеряхинские внуки, очевидно считая - и совершенно справедливо, - что наша вишня была вкуснее.
Кроме большой окружной аллеи, проходящей по всему саду, в нескольких местах были более короткие поперечные аллеи, соединяющие дальнюю круговую аллею с ближней к дому. По всему саду, кроме возделанных лунок возле деревьев, росла трава, цветы, здесь можно было бегать и играть в индейцев.
Игры в индейцев и цыган были нашими любимыми. Начинались они с того, что мы готовили себе костюмы.
Цыганские костюмы выпрашивались у мамы-Лели. В её заветном комоде было много подходящих красивых вещей: кружевных и шёлковых кофточек, длинных юбок, шарфов и шалей огромных цветастых с кистями. Кроме того, изымались дедушкины рубашки-косоворотки и брюки, сапоги. Всё это бабушка давала нам без жалости.
Но особое расположение надо было получить у неё, чтобы проникнуть в её заветную шкатулку. Там хранились такие вещи, о которых мы могли только мечтать. И если мы очень хорошо вели себя, и все помогали бабушке, то нам давались и эти "драгоценности" с тем условием, что мы их не потеряем. Радости нашей не было конца, Мы наряжались цыганами и исчезали в зарослях ирисов, где у нас был цыганский табор.
Часто к нашему табору присоединялись дядя Коля и младшие сестры тёти Тани (Нининой мамы) - Люба и Вера и их брат Борис - Кармановы, а также совсем маленькие цыганята - Ляля и Нина.
Скоро на кухне появлялись, улучив минуту, когда бабушки не было, неизвестные лица, одетые в немыслимые живописные одежды и выпрашивали у бабушки Маврухи, тёти Тани или Шуры кусок хлеба, а то и мяса или варёное яйцо. А так как попрошайничество повторялось не один раз, то скоро цыгане выдворялись из кухни и появлялись на огороде, где произведя опустошительный набег, исчезали в зарослях ирисов.
Через некоторое время поющая и пляшущая толпа цыган появлялась перед домом, гадая жителям на картах и угадывая судьбу по рукам.
В другой раз мы наряжались индейцами. Для этой цели заранее подбирались и раскрашивались петушиные и куриные перья, делались луки и стрелы, и вооружённый отряд индейцев уходил в дебри лесов.
В те годы мы много читали Майн Рида и Фенимора Купера и играли в героев их книг.
ГРОЗА
Сад был верным помощником во всех наших играх. С раннего утра и до сумерек мы играли в тени его деревьев. Но с наступлением темноты сад становился таинственным, в его аллеях слышались шорохи, деревья начинали шептаться о чём-то, наклоняясь друг к другу. Иногда, к вечеру, поднимался ветер, тогда сад шумел тревожно, шорохи усиливались, и, казалось, что деревья тяжело вздыхают и качают своими макушками, не одобряя эту игру ветра.
Бывало, что ветер приносил грозу. Чёрная туча закрывала темнеющее небо, прятала, звёзды, небо рассекали тонкие нити молний, и оно вспыхивало и дрожало от грозных раскатов грома. Сад тогда замирал в испуге, а потом, задрожав от налетевшего вдруг ветра, начинал качаться и стонать. Деревья протягивали ветви, чтобы укрыть ими друг друга. Они старались закрыться листьями от налетающих порывов ветра, но ветер теребил листья, отбрасывая их в сторону, и тогда трещали сухие сучья, гнулись к земле молодые ветви, посыпая её недозрелыми яблоками. Дождь редкими тяжёлыми каплями начинал стучать по листьям, а потом целыми потоками обрушивался на сад. В эти минуты страшно было смотреть в окно. Казалось, что деревья мечутся, ища укрытия, а дождь и ветер с новой силой обрушиваются на них, чтобы уничтожить весь сад.
Мы спешим уйти от окон, чтобы не видеть всего этого и, лёжа в постелях, закрывшись с головой одеялами, хотим только одного, чтобы поскорее прошла гроза и злой ветер не уничтожил наш сад.
Проснувшись утром и увидев, что дождь прошёл и светит солнце, мы, едва одевшись, бросаемся в сад, тревожно всматриваясь и ища следы разрушения.
Но сад наш цел! Деревья стоят умытые дождём и протягивают к солнцу свои мокрые ветви, как бы стараясь согреться в его лучах и высушить чисто вымытые листья. И только на мокрых дорожках, на которых видны песчаные следы ручейков, рассыпаны сухие сучья, сломанные зелёные веточки с пучками листьев, сорванные вчера сердитым ветром. А вокруг в траве валяются сбитые бурей молодые яблоки.
Обрадованные, мы бежим в дом и, взяв у бабушки решето, начинаем собирать яблоки. Начался новый радостный день!
КТО СМЕЛЫЙ?
Однажды вечером мы собрались у самовара на балконе. Чай уже был выпит и начались обычные в это время рассказы, и воспоминания взрослых.
Вдруг кто-то из женщин вспомнил, что в беседке остались подушка и одеяло, принесённые туда днём. Стали спрашивать, кто из ребят сбегает за ними.
Уже стемнело. Луны не было и с балкона, освещённого светом лампы, сад казался ещё темнее. Дядя Коля стал подзадоривать нас: - Кто сбегает в беседку? Наверное, таких смельчаков не найдется?
Мы переглядываемся, стараясь не попасться ему на глаза. Только Тамочка сидит молча, как бы о чём-то задумавшись. Потом она встала: - Я побегу.
Тут все заспорили. Одни говорили, что ребёнка нечего в сад посылать (Тамаре в ту пору было лет десять), другие - что это хорошо, надо учиться быть смелым. Кто-то сказал, что одной не надо, пусть побегут вдвоём с Зоей. Зоя заколебалась, но потом согласилась. И тут Тамара сказала:
- Мы побежим в разные стороны, по разным аллеям, Зоя - по дальней, мимо потеряхинского сада к беседке, возьмёт одеяло и ближней дорогой - к балкону. Я - ближней дорогой, от балкона к беседке, возьму подушку - и дальней дорогой, в обход сада, возвращусь к балкону.
Как условились, так и сделали. Девочки побежали в разные стороны. Все мы столпились на крылечке и около балкона, слушая, как удаляются их шаги.
Обежать сад - было непростым делом, и днём-то потребовалось бы время, а тут ещё темно и жутко - выдержат ли?
Не прошло и нескольких минут, как мы все услышали топот, но не от беседки, откуда должна была показаться Зоя, и не из аллеи напротив балкона, откуда мы ждали Тамару, а жуть левее его, где прямая дорожка перерезала сад и соединяла, круговую аллею, Из этой аллеи выбежала запыхавшаяся, с испуганным лицом Зоя. Все бросились к ней.
- Не пойду, там страшно! - замахала руками Зоя. Увидев, что она жива и здорова, все весело рассмеялись и снова повернулись в сторону сада, ожидая Тамару. Нам всем показалось, что её очень долго нет, кто-то, забеспокоившись, сказал, что её надо встретить. Но дядя Коля остановил всех и стал прислушиваться.
Из глубины аллеи, прямо отходящей от балкона в сад, послышался какой-то неясный шум, потом все услышали размеренный топот и из аллеи, с подушкой в руках, выбежала Тамара.
Когда она вбежала в освещённый круг, мы услышали, как часто она дышит, а в широко открытых глазах был не испуг, а радость победы над страхом!
Все бросились к Тамочке, каждому хотелось узнать у неё, как она пробежала по тёмному саду, было ли ей страшно. А она на все наши вопросы только и смогла выговорить:
- Нет, не очень!
Вдруг вспомнили, что одеяло осталось в беседке. Тамочка хотела снова бежать, но тут дядя Коля, опередив её, побежал сам и скоро вернулся с одеялом, обежав, также, как и она, весь сад.
ПРОГУЛКИ С ПАПОЙ
1. В ЧИБИСОВКУ
Папа не жил с нами всё лето в Нижнедевицке. Он привозил нас и, погостив дня два, уезжал в Воронеж, а к концу лета, получив отпуск, приезжал и жил с нами почти месяц, до нашего возвращения домой.
Папу мы ожидали с нетерпением, и, когда он приезжал, ходили за ним по пятам. Он умел делать интересные поделки, например свистки. А однажды, увидев на старой груше сухой сук, он спилил его, тщательно смазав срез густой краской, долго возился с ним, очищая его от коры, а потом вырезал ножом что-то на его утолщённом конце. Мы долго гадали, что это будет. Но папа не говорил вперёд, подогревая наше любопытство. В конце концов, мы увидели, что из толстого корявого наплыва получается голова коня с выгнутой шеей и торчащими вверх острыми ушами, с хитрым глазом, расширенными ноздрями и уздечкой, переходящей с морды коня на палку. После он выжиг увеличительным стеклом на палке тёмные пятна и она стала ещё интереснее.
Палка нам так понравилась, что все мы начали вырезать себе маленькие палочки, но вот голова коня у нас почему-то не получалась, Эту палку папа всегда брал с собой, когда мы отправлялись на прогулку.
Прогулки мы очень любили и ждали их с нетерпением. Раз за лето мы обязательно ходили в Чибисовку, так называлась деревня, в которой родился и вырос наш папа, где когда-то жили его родители - дедушка с бабушкой, которых мы с Тамочкой, к сожалению, не знали.
Правда, в доме у нас висел портрет нашей бабушки - Дарьи Симоновны, "папиной мамы", как мы её называли. С портрета грустно и строго смотрит на нас пожилая женщина, с гладко причёсанными на прямой пробор волосами, прямым носом, сжатыми губами, в полосатой кофточке. По воспоминаниям её современников, Дарья Симоновна была хорошим человеком, очень выдержанная, спокойная и скромная. Дедушкиной карточки у нас не было и мы не знали, каким он был.
Их дети: 1. Дарья Ивановна, старшая дочь. Её дочь Наташа сейчас живёт в Нижнедевицке.
2. Мария Ивановна, рано умерла. Её дочери Лида и Аня, с которыми встретились уже взрослыми.
З. Прасковья Ивановна. Жила в Нижнедевицке, её дети: Иван Павлович, был замечательный актёром в нижнедевицком народном театре; Вениамин Павлович - военный; дочь Капитолина (Капочка), живёт и сейчас в Нижнедевицке.
4. Анна Ивановна - учительница.
5. Михаил Иванович - смирный, безвольный, пил.
6. Наш папа.
7. Александра Ивановна. Она была такая красивая, что её портрет был в "Альбоме мировых красавиц" (Такой, оказывается, существовал!). Её сын - Шурик.
Мы приходили в Чибисовку вчетвером. Подходили к маленькому домику, в котором жили теперь чужие люди, садились около него и мама с папой тихо разговаривали, вспоминая о том времени, когда они жили здесь, а потом мы подходили к реке - Нижней Девице, которая протекала близко от дома. Раньше река была глубокая, по преданию, во времена наших прадедов, в реке утонула "девица", что и дало реке название.
Речка была мелкая, прозрачная. Видно было, как по дну быстро плавают вьюнки и ещё какие-то маленькие рыбки. Берега речки были покрыты зелёным ковром трав, у самой воды росли какие-то растения, цветущие мелкими розовыми цветочками, а над речкой летали красивые синие стрекозы. Они опускались на листья водяных растений и их прозрачные сине-зелёные крылышки сверкали на солнце как дорогие камни.
Недалеко от дома через реку был мост, который звали все "кубаневский", в отличие от другого, "солянкинского", по прозвищу одного местного купца.
Поиграв у речки и побегав по воде, мы возвращались к папе с мамой. Недалеко от дома, на высоком месте, было старое деревенское кладбище. Сюда мы приходили каждый раз. Здесь, как говорил нам папа, покоились его родители.
Две простые могилки, два маленьких холмика, поросшие ковром трав и цветов, и увенчанные деревянным крестом - это и было то место, где были похоронены наши дедушка и бабушка. Мы долго стояли молча, потом папа и мама посыпали на могилки пшено и крошили яйца - чтобы прилетали сюда птички. И папа рассказывал нам о своих родителях, которые жили здесь, на этой земле и что эта земля - наша родина.
Вспоминал он о папе и маме хорошее и весёлое, говорил, что они были добрые люди и если бы были живы, очень любили бы нас.
Уходили из Чибисовки мы притихшие, унося в наших детских сердцах светлую память о далёких, незнакомых, но родных нам людях.
2. ПРОГУЛКА НА БУГРЫ
Ещё накануне вечером папа сообщал нам, что завтра мы пойдём гулять "на бугры". "Буграми" называлась довольно большая всхолмлённая равнина, которая находилась сравнительно далеко от Нижнедевицка, километрах, примерно, в семи-восьми. Идти туда надо было через поля, засеянные рожью, и эта прогулка доставляла нам большую радость.
Собирались мы уже с утра и разговоры были только об этом путешествии. Но мы, дети, знали, что идти туда надо после обеда, когда спадёт жара, И мы без конца прибегали к бабушке на кухню узнать, не готов ли обед.
После обеда (нужно ли говорить о том, что тарелки наши в этот день были особенно чистыми), мы без всякого напоминания расходились по спальням - послеобеденный сон входил в наш режим. Но, конечно, в этот день нам было не до сна. Мы уже мысленно совершали это путешествие.
Но вот, наконец, слышались голоса старших и мы как на пружинах подскакивали на своих кроватях и мчались к месту сбора на кухню.
Там бабушка, уже приготовив всем по кружке молока с ржаными пышками, укладывала нам с собой еду и бутылки с водой.
И вот уже довольно большая группа желающих идти на прогулку, во главе с нашим папой, вышла из калитки и направилась по дороге в поле.
С нами шли: наша мама, тёти, ребята - все, кто жил в это время с нами, а иногда и дедушка.
Мама-Леля обычно оставалась дома и к вечеру встречала уставших с дороги путников.
Но вот кончились последние дома, окружённые пышными садами, и дорога, плавно изгибаясь на поворотах, повела нас по полям.
Солнце ещё было высоко, но самый зной уже прошёл. Стояла та пора лета, когда земля щедро отдавала свои соки, тепло, чтобы напоить и взрастить всё растущее на ней.
Рожь поспевала. Тяжёлые колосья, налитые новым молодым зерном, клонились к земле и от набегавшего тёплого ветра переливались тяжёлыми волнами, колыхались, как наполненное до краёв озеро и бежали по их поверхности всё новые золотистые волны...
Над полем дрожало лёгкое зыбкое марево. Высоко в небе слышалось переливчатое пение жаворонка, а сам он, едва заметный, как будто повисший в воздухе, вдруг оборвав песню, бросался вниз и исчезал во ржи.
Рожь достаёт нам до пояса и среди этого золотого царства голубыми брызгами рассыпаны васильки. Их так много, что скоро на головах у нас появляются голубые венки, и мы вдруг замечаем, что у всех нас голубые глаза. Мы звонко хохочем, на наши голоса отзывается разливчатым лаем наша неразлучная Сильва. Она, как всегда далеко умчалась вперёд, но вот выскочила неожиданно и с радостным лаем бросается к нам.
Узкая дорожка выводит нас к низине, переходим небольшой лог, ногами мягкая влажная пружинящая земля. Поднимаемся по тропинке вверх. Поля остаются сзади, а перед нами открывается необозримый холмистый простор. Кажется, что будто ветер, налетевший на водную ширь, разметав волны, вдруг стих, а волны от неожиданности застыли, замерли, прислушиваясь, не вернётся ли ветер, поиграть в весёлую игру.
Но ветер не возвращается и волны, остановившиеся в буйном разбеге, застыли, покрывшись от долгого ожидания зелёной гладкой и скользкой, как лёд, травой.
Бугры!
С радостью мы мчимся по ним, поднимаемся на пологие невысокие склоны, а затем, упершись ногами и покачивая для равновесия руками, скользим по гладкой, растущей пучками, траве с тонкими острыми стебельками, растущими плоско из середины пучка в разные стороны. Трава очень скользкая, мы катаемся по ней, как на коньках, катимся с бугра вниз, перекатываясь с бока на бок. Крики, смех, веселье!
Набегавшись и накатавшись вволю до того, что подошвы становятся гладкими и блестящими, как полированные, мы, наконец, валимся на траву и отдыхаем. И тут мы различаем сотни голосов, несущихся к нам со всех сторон. Где-то в гладкой траве стрекочут невидимые нам кузнечики, над нами, чертя в воздухе непонятные знаки, носятся стрижи. Высоко в небе, замерев на раскрытых крыльях и поворачивая головой, высматривает добычу ястреб. Множество птиц на разные голоса щебечут, поют, кричат. Что-то пискнуло невдалеке. Боря нашёл маленькую норку - мышки или суслика.
Жизнь - невидимая, непонятная, кипит вокруг нас. Мы располагаемся на бугре, достаём положенную бабушкой еду: хлеб, смазанный топленым маслом, хрустящие свежие огурцы, варёные яйца, лук, кусочки индюшатины. Всё это мы запиваем водой, которая кажется нам очень вкусной.
Папа за едой рассказывает о курганах, разбросанных по степи, о Галичьей горе, на которой растут удивительные растения, не встречающиеся в степной местности, где расположена гора, а перенесённые сюда с севера и юга семенами в желудках перелётных птиц. Эти рассказы здесь, на буграх, кажутся ещё интереснее и значительнее.
Но вот мы отдохнули. Солнце уже начинает клониться к западу. Стало прохладнее. А от земли, нагретой за день солнцем, волнами идёт тепло.
Мы спускаемся с бугров и идём знакомой дорогой между стенами ржи. Где-то звучит тоненький голосок перепёлки: "Спать пора! Спать пора!"
Небо начинает меркнуть и только на западе, у самого горизонта, куда скоро опустится солнце - оно светлое. Солнце опускается медленно, огромное, золотое, предвещая назавтра такой же погожий день.
Кто-то запевает песню, и мы негромко её подхватываем. А дорога всё вьётся между полей, как будто нет её конца.
Вот солнце опустилось за горизонт, небо меняется на глазах: золотистое, нежно-палевое, вверху над головой, оно зеленовато-бирюзовое. А в другой стороне, напротив заката, - тёмно-голубое, голубовато-серое с синевой. На небе появилась первая звезда. Солнце село, но ещё долго будет светить яркая полоса, отбрасывая на пол неба светлые розоватые блики.
Появилась ещё звёздочка и ещё... И вдруг - запахло дымом!
Мы прибавили шаг. Скоро рожь осталась позади, замелькали первые крайние домики, знакомые кусты жёлтой акации - преддверие нашей улицы.
А вот и бабушка стоит у ворот, выглядывая из-под ладони на дорогу.
- Ах вы, полуночники! Устали, небось. Идите скорее, молоко парное стынет!
Наскоро умывшись, мы еле тащимся к столу, глаза слипаются и, едва дойдя до кровати, валимся на мягкую прохладную постель. Глаза сами закрываются, а вокруг колышется рожь, васильки ласково качают головками, слышится нежная, убаюкивающая песня жаворонка...
ОТЪЕЗД
Приближается отъезд. Уже проводили тётю Таню и дядю Лёню с Лялечкой, уехал дядя Коля. Собирается уезжать со своей семьёй дядя Модест. И мы собираемся в дорогу.
Уложены вещи, запрягается в телегу добрый конь Васька.
Мы обходим дом - все комнаты. Последний раз заводим граммофон. Из трубы громко разносится по всему дому могучий голос Шаляпина. Я так и не поняла, как это может человек с таким громким голосом уместиться где-то в глубине этой трубы. Заглядываю в трубу, но вижу только многократно повторенное в гранях медной трубы своё расплывчатое отражение.
Выходим в сад. С грустью обходим его аллеи. На липовой' поляне стожки сена сложены в один огромный стог. Ирисы отцвели, но цветут ещё яркие оранжевые лилии, покачивая узкими изящно изогнутыми лепестками. Над ними - множество разноцветных бабочек. Подходим к беседке, садимся на круглые скамейки. И герои наших сказок сейчас же обступают нас, прощаясь с нами до будущего лета. Прощаемся с кустами жасмина, с розами, вишнями, яблонями, грушами, с балконом, с садом, в котором мы провели столько радостных дней: интересных игр, весёлых забав, озорных проделок! Сколько слышал он весёлого смеха!
Возвращаемся в дом, где взрослые уже собрались и ждут нас. Перед дорогой бабушка предлагает всем сесть - таков старинный обычай.
И вот уже прощание: объятия, поцелуи, напутственные слова.
Мы вместе с Борей и дедушкой садимся на телегу, дедушка натягивает вожжи, и Васька нехотя трогается с места.
Мы оборачиваемся. У калитки стоит бабушка, прикрыв от солнца ладонью глаза, другой рукой она машет нам. Голова её не покрыта, седые прядки волос выбились из причёски. На ней длинная тёмная юбка и любимая мной кофточка с синими и малиновыми разводами. Она улыбается нам, а сама украдкой вытирает слёзы.
Рядом с бабушкой - Зоя. Она машет и что-то кричит нам вслед, тетя Шура с доброй улыбкой, тяжёлая коса свесилась ей на грудь, За ней - дядя Вася и дядя Модест. Они тоже машут нам, все они наши любимые, бесконечно родные! До свиданья! До будущего лета!
До свиданья, гостеприимный бабушкин дом, где нам было так хорошо и легко, дом, в котором прошёл ещё кусочек нашего милого детства!
До будущего лета!
